– Возьмите оба, – бросила она им, после чего встала в хвосте очереди. Она, как загипнотизированная, смотрела на полки, ломящиеся от алкоголя. Подсвеченные бутылки на фоне зеркал выглядели волшебно. Саша на секунду забыла об ожидающей ее машине, ужасном совещании и даже дочери, которую забрал из сада ее злейший враг. Только одно сейчас было по-настоящему важно: стакан, полный счастья, в ее руке. Когда подошла ее очередь, она без колебаний купила литровый джин. Попросила завернуть бутылку в несколько слоев бумаги и положить в непрозрачный пакет. В такси Саша прижимала бутылку к груди, как самое дорогое сокровище. Она села, улыбнулась водителю. Настроение вновь стало прекрасным. Саша чувствовала себя окрыленной, и понимала почему. Полная бутылка лежала в ее сумке. Чудесный сосуд обеспечивал чувство безопасности, улучшал настроение, гасил раздражительность. Черт с ними, с этими несколькими годами. Плевать. Только один глоток, чтобы расслабиться. Хотя она хорошо знала, что обманывает саму себя.

Зазвонил телефон. На экране она увидела улыбающуюся дочку. В балетной пачке, с волосами собранными в забавный пучок. Она слала маме воздушный поцелуй. Перед тем как ответить, рука Саши задрожала.

– Я тебя люблю, – услышала она вместо приветствия. Девочка была в радостном возбуждении, вдалеке слышна была музыка, смех. Видимо, по этому случаю были собраны все кузины. Наверное, Лаура позвонила тетке, чтобы Каролина связалась с Сашей. – Тетя Ада забрала меня. Я не очень могу сейчас говорить, у нас тут показ мод. Винегретик, – добавила Каролина.

Это был их пароль. Ребенок-путешественник часто оставался под присмотром чужих людей. «Винегрет» – означало, что Саша должна как можно быстрее приехать за ней, а «винегретик», наоборот, был высшей степенью радости.

– Извини, – едва выдавила Саша. – Я обещала, что заберу тебя после обеда, но не успела. Была пробка. – Она беззвучно расплакалась.

– Мама? – Девочка почувствовала неладное. – Что случилось?

– Я приду после вечерней сказки. На этот раз не опоздаю. Развлекайся там. – Она старалась говорить спокойно. – Я люблю тебя больше всего на свете, доченька.

– А я тебя еще больше. По-ка! Поцелуев сто два!

Она закончила разговор и попросила, чтобы водитель развернулся. Ей было необходимо как можно быстрей оказаться на улице Костюшко. Она проверила этот адрес еще вчера. Сразу после разговора с Абрамсом. Собрание анонимных алкоголиков начиналось через пятнадцать минут. Она не думала, что ей так быстро потребуется поддержка группы. Таксист на этот раз ничего не ответил. Он подумал, что дама, видимо, не в себе и лучше ее не провоцировать. Он лишь пробурчал под нос, что ему опять придется пробираться через пробки. Когда Саша вышла, он крикнул вслед, что она забыла пакет, но дама даже не обернулась.

Начало всегда было одинаковым. Пробка рассасывалась. Потом она ехала вдоль берега моря прямо до улицы Иоанна Павла. Возле старой автозаправки поворачивала в сторону Елитковского Двора, а потом – прямо в подземный гараж. Там она парковалась на своем месте G8, между двумя колоннами. Обычно мотор глох. Она заводила снова, и в этот момент раздавался звонок телефона. Мобильник лежал в углублении под ручным тормозом, на экране виднелось «Еремей», но она никогда не отвечала, пока не завершала все маневры. Машина уже стояла на своем месте, а она поправляла макияж и забирала вещи из салона, когда приходило лаконичное сообщение: «Ты дома?»

На этот раз сообщение не дошло до адресата. Батарейка в телефоне села до того, как Иза успела нажать кнопку «ответить». Она бросила мертвый телефон в сумку и двинулась по лестнице, держа в руках пакеты с покупками, свою сумочку, ноутбук и документы с работы, которые нужно было просмотреть на досуге. На этот раз она чувствовала сильную слабость. Ей казалось, что она не сможет вскарабкаться наверх. Она все шла и шла, а ее пятый этаж по-прежнему был далеко. У нее закружилась голова. Она остановилась, чтобы отдохнуть, а когда подняла голову, оказалось, что уже у дверей квартиры. Ее, как всегда, поприветствовала Вера, свекровь. Ей не было еще и шестидесяти, но выглядела она значительно старше. Из-за лишнего веса, неопрятной одежды допотопного фасона и редких волос, постоянно торчащих во все стороны. В каждой сказанной ею фразе неизменно присутствовали слова «тяжело», «трудности», «жаль» или «увы». Иза знала, что свекровь желает им добра, но бесконечные жалобы и нарекания доводили невестку до белого каления.

Мать мужа предпочитала, чтобы к ней относились как к мученице. Изе казалось, что Вера была бы не против ранней, особенно неожиданной смерти. Например, инсульт, инфаркт, что-то резкое и значительное, что заставило бы род Козаков оплакивать ее в течение долгих лет. В итоге все прыгали вокруг нее, а она умело вызывала у них чувство вины. На каждом шагу она подчеркивала, насколько жертвует собой. Ведь она такая больная, слабая и усталая, но, несмотря на это, занимается их двухлетним сыном. Готовит, стирает, убирает. И сейчас она тоже начала поднимать крышки кастрюль, показывая, что приготовила. Иза, как всегда, хвалила ее за вымытое зеркало и политые цветы. Но, видя гору грязной посуды в раковине, помалкивала. Хотя не понимала, почему эта женщина каждый день до блеска драит зеркало, а кучи тарелок в мойке оставляет в качестве подарка для невестки, чтобы та знала свое место. Неужели нельзя было поставить их в посудомоечную машину? Иза заставила себя попробовать ложку супа, которую свекровь протянула ей.

Так было каждый день. Все могло длиться немного дольше, если Иза опаздывала хотя бы на несколько минут. Вера, даже уходя, не переставала говорить. Иза научилась не слушать, отвечала как автомат: «Спасибо. Мама, вы просто находка, чудесно, ой, конечно, спасибо, спасибо, большое спасибо». Михалек спал уже второй час. Иза знала, что он вот-вот проснется. Всегда, когда она приходила домой, он просыпался с криком. Она поспешно переоделась в домашнюю одежду и взялась за грязную посуду.

Счищая остатки еды с тарелок в мусорное ведро, Иза заметила водочную бутылку, завернутую в использованный подгузник. Она замерла, развернула сверток. Проверила остальные. В каждом из памперсов обнаружились пустые чекушки из-под чистой водки, зубровки или вишневой настойки. Она поставила их в ряд на стол, как армию маленьких солдатиков. Это означало только одно: Еремей опять пил. Не прошло и двух месяцев со времени их последнего разговора. Скорее всего, он даже и не переставал пить, просто умело скрывал это от нее. На этот раз удалось сохранить спокойствие. Не так, как год назад, когда она впервые нашла пустые бутылки и почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Ее отец был алкоголиком и погиб от пьянства. Он упал с лестницы в их доме, тем самым освободив мать от тягот созависимости. Мать Изы прожила с пьяницей более тридцати лет. Иза хорошо знала, что это за жизнь. Это было последнее, что она себе желала, и первое, чего она боялась. А тут эти чекушки.

Ранее уже были выпитые литры алкоголя, поездки в отпуск с алкоголиком, его исчезновения под видом дополнительной работы… Она делала вид, что не замечает этого, пока у нее получалось «не замечать». Теперь была уверена в том, что у мужа зависимость, но она ничего не сможет сделать, хотя была старшей дочерью и долго уговаривала мать сбежать, оставить дом и все нажитое. Лишь бы оказаться как можно дальше от чудовища. Любила ли она мужа? Иза не понимала, какие чувства испытывает к нему. Союз ли это, семья или просто привычка? Был еще страх. Боязнь одиночества. Наверное, поэтому, когда раздался звонок в дверь, Иза сначала почувствовала злость из-за того, что муж разбудит ребенка, и только потом сообразила, что не убрала пустые бутылки и ей придется с ним поговорить. Скандал и, скорее всего, последующие за ним долгие дни молчания висели в воздухе, как дамоклов меч. Она направилась к входной двери, прислушиваясь, не плачет ли сын, и отодвинула засов. Дверная ручка была металлическая, белая и круглая, не такая, как дома. Это ее обеспокоило. Потом она увидела барабан револьвера, палец с фиолетовым ногтем и, наконец, лицо Люции.