Здесь, в этом слове Петра, который, как всегда, до предела просто, ярко и прочно, если хотите, говорит, дана всеобъемлющая формула святости. Святой свят не сам по себе, святой свят как проводник воли Божьей в мире, святой свят, потому что через его труды обнаруживается воля Божья, через его труды обнаруживается Христос.

Когда-то очень хорошо сказал один богослов, недавно умерший: «Дважды блаженны чистые сердцем (имея в виду Нагорную проповедь. – Г.Ч.), ибо они узрят Бога, и Бог станет виден через них». В жизни святого виден Иисус, в жизни святого обнаруживается Его присутствие, через святого действует Он Сам. И поэтому очень опасно бывает абсолютизировать роль святого, отрывать святого от Того, Кого он проповедует, Чью волю он для нас обнаруживает, во имя Чье он действует в этом мире, и Кому служит, и за Кем идет.

Я помню, когда был год преподобного Сергия – 600 лет со дня его кончины, то загодя, года за четыре, начали готовиться к этому торжеству Академия наук, Советский фонд культуры, Институт истории и так далее. И задача практически всех этих научных обществ заключалась в том, чтобы показать, что Сергий Радонежский ценен сам по себе: не как христианин, а как персонаж из русской истории, как человек со своей особой судьбой, но не как христианин. И когда я говорил, что именно в том и заключается смысл служения преподобного Сергия, что он ценен […][24] [это вызывало] бурную негативную реакцию тогдашних моих собеседников. Мне говорили, что это неверно, что это устаревшая точка зрения.

Но самое интересное, что эти самые люди, которые в 1985–1986 годах меня упрекали в том, что я пытаюсь «протаскивать поповские взгляды», «поповщину» в научную сферу, теперь упрекают меня за то, что я «безродный космополит», за то, что я «ненавижу православие», за то, что я «пытаюсь подменить православие каким-то абстрактно понятым христианством», за то, что я «недостаточно церковный человек» и прочее. Вот это меня поражает. Те самые люди, которые считали, что я «церковник», сегодня меня за какие-то другие недостатки обвиняют. Как было написано в одной газете, мы с отцом Иоанном Свиридовым ненавидим «белые, как ландыши, головки в платочках», мы ненавидим «голубые глаза наших прихожанок», и вообще русского от нас осталось только одно имя, и то его надо, наверное, у нас отобрать и назвать отца Иоанна Свиридова Рабиновичем, а меня – Хаймовичем. И вот тогда все точки над «i» будут поставлены…

Я бы просил вас в течение ближайшей недели проделать вот какую работу: разбить Деяния на сцены. Каждая сцена, если мы будем ее рассматривать [подробно], даст нам огромный материал для нашего духовного роста. Вместить весь [разносторонний] анализ в одну беседу абсолютно невозможно. Но, тем не менее, мы все-таки попробуем еще одну или две сцены разобрать. Это прежде всего одна из самых трудных для понимания сцен книги Деяний апостолов и вообще Нового Завета – история Анании и Сапфиры.

Вы помните, что эти супруги продали свою землю, утаили из цены и некоторую часть принесли, положили к ногам апостолов. И тут Петр говорит: «Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу» (Деян 5: 3–4). То есть, смотрите, он говорит: «и проданное находилось в твоей власти». В чем заключается беда Анании? В том, что он принес не десятину, не пятую часть, не половину. Закхей говорит [ясно]: «Из всего, что имею, половину отдам нищим» (ср. Лк 19: 8), – а Анания принес какую-то часть (мы не знаем, какую: может быть, две трети, может быть, три четверти) как целое. Беда Анании заключается в лукавстве. И Петр прямо ему говорит: «Ты солгал не человекам, а Богу». Анания идет путем лукавства – и вдруг понимает это и умирает. И нам, когда мы читаем этот текст, кажется, что жестокий, безжалостный, как Савонарола, апостол Петр убивает своими глазами несчастного Ананию, а затем и его супругу Сапфиру. И нам становится страшно от этого текста.

Есть у нас один молодой прихожанин, который у меня всё спрашивает: как же этот текст понять? Я ему говорю: подожди, доживем до дня, когда поймем. Потому что для этого нужно время, в качестве маленького ответа на маленький вопрос мне об этом говорить не хотелось. Так вот, вдруг сначала Анания, а потом и Сапфира обнаруживают, что они поступили нечестно. И для них это оказывается нестерпимо, они начинают испытывать презрение к самим себе. И это презрение к самому себе убивает Ананию, а затем такое же презрение к самой себе так же быстро убивает Сапфиру. То есть, этот рассказ, как на иконе, нам показывает тупиковость той ситуации, в которой оказались эти несчастные люди, совершив дурное дело. В сущности, они не сделали ничего плохого: они продали имение, принесли большую сумму и положили к ногам апостолов. Но они при этом были нечестны с самими собою, они не поставили вопрос ребром: «Я принес половину», – или: «Я принес десятину». В конце концов, Церковь больше десятины предлагает не давать. Видите, как я сформулировал: не требует десятину – Церковь предлагает не давать больше десятины, прекрасно понимая, что верующему человеку хочется отдать как можно больше. И поэтому десятина – это не способ взять одну десятую: «Ну-ка, давай одну десятую того, что ты нажил». Нет, десятина имеет совсем другой смысл: десятина тормозит верующего, которому хочется отдать как можно больше.

А Анания и Сапфира пошли совершенно другим путем: они утаили какую-то часть. Принесли то, что принесли – и слава Богу, – но они принесли это как целое, и вдруг увидели самих себя со стороны. И стало им противно от собственной нечестности, причем нечестности изощренной, рафинированной. Им стало гнусно, им стало мерзко, они презирают самих себя. И это чувство их губит, это чувство их душит, это чувство лишает их кислорода – и один и другая мгновенно умирают. Они не сумели открыть сердце для покаяния. Они не сумели сразу признаться в ошибке, признаться в лукавстве.

У них так же не получилось покаяние, как оно не получилось у Иуды. В конце концов, Иуда предал, и Петр предал. Но Петр предал Иисуса из чисто биологического страха, он испугался. Иуда же