– Да, – признался я, – это я поступил неблагодарно. Но он, по-моему, сказал какие-то нехорошие слова. В ваш адрес, конечно.

Она спросила с подозрением:

– Почему в мой?

– В свой я бы стерпел, – объяснил я. – А за ваше светлое и чистое имя, за вашу незапятнанную репутацию несокрушимой девственницы и вашу избегаемость случайных связей я обязан был вступиться, как мужчина!..

Она фыркнула.

– Ложись спать, мужчина.

– А что, не поедим? – спросил я встревоженно. – Хотя, конечно, на ночь есть вредно…

– Запах жареного мяса заставит его торчать тут всю ночь, – ответила она хмуро. – Так что терпи.

– Жить надо дольше, – согласился я. – И чаще. Как ваша благородная спина, леди Джильдина?.. Я страшусь, что она может потерять непередаваемую горделивую осанку лебедя. Давайте я ее малость разомну?.. Осанку. Заодно и спину. И вам польза, и я буду чувствовать, что хоть чем-то полезен. А то, понимаете, моя благодарность меня так распирает, что вот-вот взорвусь и все здесь забрызгаю. Оно вам надо?

Она фыркнула:

– Не надо.

Двигаясь с тяжеловесной грацией молодого носорога, она сбросила одежду и легла лицом вниз. Широкая богатырская спина раскраснелась, натертая ремнями, блестит от пота. Я по-хозяйски оседлал ее круп и принялся разминать трапециевидную, дельты, трехглавую, двухголовую, в смысле – двуглавую, широчайшую, даже широчайшие, оттуда перешел к двуглавой бедра, икроножным, большим ягодичным и малым, это чтоб не сказать, что именно я усиленно и с нарастающим интересом массажировал.

Ее дыхание замедлялось, я прислушивался ко всем нюансам, тело в какие-то моменты напрягается и превращается в подобие мраморной статуи, хоть и разогретой на жгучем солнце, затем снова медленно расслабляется. Женски-мягко-податливым никогда не становится, но я с дрожью в теле чувствовал, что и это нечто новое для железномускульной бодибилдерши.

Однако ее тело слишком уж дремуче, пришлось вернуться к плечам, пошел вниз по длиннейшей мышце и соскочил на остистую и нижнюю заднюю зубчатую, задержался на поясничном треугольнике, здесь часто застаивается кровь, придавил и погонял кровь по внутренней косой мышце, потом по наружной. Разогрелась, чувствую, как ее тело начинает реагировать само по себе, и тут она приподняла голову и сказала хриплым чужим голосом:

– Ящерник еще не ушел?

Я оглянулся, но отсюда не видно, поневоле слез и подкрался к выходу. Выглядывать не приходится: ветерок заносит в пещеру запах сильного злобного зверя. Я перешел на запаховое, мир помутился, но я держусь за стену, зато увидел, как размытое запахами чудовище бродит поблизости от пещеры, не упуская из виду выход, и в то же время поглядывая по сторонам в поисках возможной добычи.

– Не ушел, – сообщил я, отворачиваясь от выхода в неуютный мир.

Мне показалось, что ее немножко ведет, но справилась и пошла осматривать пещеру. Другого выхода, похоже, нет. Под дальней стеной журчит ручей, за тысячи лет прогрыз русло достаточно глубокое, а в том месте, где завихряется водоворотом, прежде чем нырнуть под стену, создал небольшой бассейн, емкостью с бочку средних размеров.

Она набрала в фляги воды, я тоже отправился за своими, а она принесла одежду и тщательно смыла налипшую грязь, мох и вцепившиеся листья.

– Сделай и ты, – предупредила она. – Мох сперва только врастает в одежду, а потом, когда спишь, пустит корешки и в кожу. Утром, конечно, оторвешь, но все равно противно… кровь, висят эти волоконца, пока не завянут, а вянут плохо, если уже начали питаться твоей кровью…

Я содрогнулся, быстро стянул одежду. На мне мха поменьше, чем на штанах богатырши, но все-таки страшновато. Я сполоснул одежду и поместил на камнях поближе к костру, только бы не загорелась, зато жар быстрее уничтожит любую гниль. Джильдина вытащила еду, мы быстро поужинали, она запила вином из фляги, я отказался. Джильдина заметила, что вино убивает любую мелкую гадость, вода может оказаться нечистой, я ответил скромно, что рискну.

Она сидела, прислонившись к стене, я напомнил:

– Давайте посмотрим вашу рану от предательской стрелы труса? Не люблю таких… Резаные заживают куда лучше, чем колотые. А от стрел так и вовсе всякие нагноения… Если изволите лечь, буду счастлив оказать кое-какие лечебные услуги. Вы ее вином, надеюсь, не поили?

– Такую заразу вино не лечит, – ответила она.

– Жаль, – сказал я. – Жаль… Все-таки покажите, как там заживает наша рана.

Она отмахнулась.

– Уже не чувствую.

– Опасно, – сказал я предостерегающе, – мы в пути, могла приоткрыться, попасть грязь, начнется заражение. Мне совсем не хотелось бы, чтобы вы красиво и благородно отдали Богу душу, как чистый и безгрешный ангел, слабо стеная, что не выполнили свой святой долг по спасению дурака и всего человечества.

Она усмехнулась.

– Боишься остаться один?

– Боюсь, – признался я честно.

Она сказала после минутного колебания:

– Ладно, смотри. Но нам нужно успеть выбраться отсюда поскорее. Если не поспеем, утром сюда подойдут еще такие же. Сожрут.

– Вы сама сожрете кого угодно, – сказал я почтительно и с содроганием всего тела. – Вы ведь настоящая нибелунга! Или валькирия, кто вас там разберет.

Она это пропустила мимо ушей, только фыркнула и легла на спину. Я раздвинул ей ноги шире, вздутый багровый шрам на внутренней стороне бедра начал опадать, скоро совсем исчезнет, как холмик, а на теле воительницы добавится еще один шрам. Я легонько массировал бедро, разгоняя кровь. Она наблюдала за мной из-под приспущенных век, в откинутой наотмашь руке фляга с вином, но я сосредоточил внимание на шраме, на мускулистых бедрах. При таких мышцах кровь и так хорошо циркулирует, но я заставлю циркулировать еще шибче…

Когда я на миг поднял голову, увидел в ее глазах насмешку госпожи над рабом, что старается угодить хозяйке, иначе бросит по дороге или оставит на растерзание зверям. Ладно, мелькнула злая мысль, думай что хочешь, зараза железомускульная. И делай что хочешь. А я буду делать, что хочу я. И посмотрим, кто выиграет общую битву.

Я начал массаж снова, уже со стоп, перешел на икры, кровь не просто разгонял, а гнал целенаправленно вверх, потом массировал бедра, это не бедра, а дорические колонны, такая же белизна мрамора и такая же мягкость, чуть пальцы не сломал, и снова гнал кровь выше, а когда там покраснело и набухло, я увидел боковым зрением, как мускулистая рука с флягой в громадной ладони в сладкой истоме медленно расслабилась так, что фляга выкатилась из ослабевших пальцев.

– Неплохо, – сказал я негромко, – рана почти зажила. А шрам пустячок…

Я говорил тихо, ровным голосом. Она не ответила, веки опустились, выглядит расслабленной настолько, что едва не вырубается вовсе. Я помассировал еще пару минут, держался абсолютно бесстрастно, я же лекарь, а она – пациентка, у нас этика, не говоря уже о том, что прибьет, если дам повод, затем сел рядом и тоже взял флягу. Правда, с родниковой водой.