– Отчего же, Славочка? Раз простила, остальное само собой наладится.

Услышав имя свое, коим только Волк ее называл в моменты нежности душевной, Святослава взвыла истошно, вырвалась из рук его да рухнула на пол, снова разрыдавшись. Волк почувствовал неладное. Так бабы плачут, только когда тайну на душе хранят скверную.

Схватил ее жестко, поставил на ноги пред собою да велел грозно:

– Сказывай, все сказывай!

Святослава вздрогнула от голоса его жесткого и приказывающего, но смолчала.

– Понесла от Бориса, что ли? – Волк решил сам причину ее слез угадать.

Девица отрицательно головой качнула. У Волка сразу от сердца отлегло. Не будет ублюдка от болгарина. Тогда что она скрывает, отчего такая бледная стала да смотрит глазами испуганными?

– Раз не понесла, тогда что? Может, женой нарек тебя по закону, пред тем как сбежать и бросить нам на растерзание?

Святослава снова отрицательно головой помотала. Волк же злиться начал, что молчит девица, как воды в рот набрала. Встряхнул ее сильно и снова говорить велел.

– Не могу, Ярослав, – прошептала Святослава и еще больше от страха сжалась. – О том девки не сказывают.

– Да о чем, Славочка? Что бы ты ни сказала, я прощу. Ты ведь меня простила, вот и я прощу.

– Нет, Ярослав, за такое не прощают, – и улыбнулась ему улыбкой горькой. – Я себе того простить не могу, а ты – так и подавно…

Волк более не выдержал. Сжал ее сильно. Посмотрел серыми глазами, что были яростью наполнены.

– Сказывай! О том мне решать, простить или нет. А не скажешь, – и поднял руку свою тяжелую, будто ударить хотел, – я сам заставлю.

***

Святослава от злости вскипела, что он на нее посмел замахнуться. Чай, только недавно говорил, что она не пленница. Да, видно, солгал. Вырвалась от него с силою, отбежав чуть поодаль, окинула взглядом гневным да закричала:

– Ну, раз сам просишь, вот и слушай, да ушей своих не закрывай от речей моих! Все слушай! – выпалила на одном дыхании. Но заметив, что сынишка проснулся от голоса ее громкого да в кроватке заерзал, стала тише говорить, но твердо, глазами сверкая.

– Слушай о том, как я, убежав тогда от слов твоих горьких да унижающих, бросилась через лес обратно к речке, думала утопиться и позор свой смыть. Но, уже к воде ледяной приблизившись, поняла, что не хочу помирать, что жить хочу. Вот и заприметила ладью, что на ночевке подле берега стояла. Тогда и решила, что уплыву из Киева куда глаза глядят, скроюсь от срама людского и жить сызнова начну. Забралась я тогда на ладью тайком и схоронилась за бочками торговыми. Но через два дня нашли меня там да хотели за борт выбросить, чтоб утопла я и беду на них не накликала. Но взмолилась я, чтоб пощадили, что все отдать готова, лишь бы в живых оставили.

Святослава сглотнула тяжело, но продолжила:

– Вот и слушай, как главному прислуживала. Мне бы в воду броситься да убить себя, но сердце подлое побоялось, жить хотело. Так и доплыла до Корсуни, телом своим расплачиваясь кормчему безродному! А там он меня и продал как рабыню какую-то. Да не очень и дорого. Девки моряков не сильно ценятся. Вот и купил меня за бесценок грек низкий. Да лютовал так надо мной и унижал, что твоя жестокость перед ним просто цветочками покажется! Не выдержав того, сбежала я, вилами заколов насильника. Да с Корсуни не больно-то побежишь. Стены высокие! Упросила я тогда купчиху местную, чтоб в служанки взяла, мол, только за хлеб и воду работать стану. Та и взяла, а место для ночевки подле свиней в хлеву указала.

Девица снова задрожала вся от воспоминаний, ее срамящих да позорящих, но решила ничего не утаивать:

– Но ты слушай далее, раз сам того хотел. А о том слушай, как муженек ее ко мне хаживал. Прямо в хлеву среди свиней и грязи заставлял подол задирать, – и не выдержала Святослава, заплакала, сквозь рыдания говорить продолжая. – А когда поняла я, что уже давно беременна, и когда живот выпирать начал, я ему отпор дать вздумала, чтоб не срамил уже с ребенком, но тот сказал, что прикажет слугам избить меня всю, если откажусь.

Девица видела, что Волк слушает, хоть и бледный весь стоит.

– Мне бы снова себя убить от позора такого. Но я тогда ради ребеночка жить решилась, ради него одного. Вот и терпела, когда муженек купчихи продолжал хаживать ко мне. Так и жила в хлеву, днем со свиньями работая, а по ночам там же подол задирая. Мне уже рожать скоро, а он всё хаживает и хаживает. Не выдержала я того более, кинулась к купчихе в ноги, стала молить, чтоб уберегла и пощадила, все ей поведала. А та только презрительно хмыкнула и из дома выкинула, как собаку бездомную, сказав напоследок, что для того и взяла в услужение, на потеху муженьку ее сладострастному.

Я же, когда поняла, на какой позор себя обрекла, точно решила, что покончу жизнь свою срамную беременная. Не родится дитя от матери такой низкой! Бросилась я тогда в воду с обрыва, утопиться решила. Да местная ведунья меня вытащила и ребеночка спасла, что чуть не сорвался уже на восьмом месяце. Травами меня чудодейственными на ноги поставила, взамен лишь взяв то, чем я и была богата. Косы мои длинные по плечи срезала. Но за дар щедрый помогла ночкой из Корсуни уйти.

И поплелась я тогда по дорогам пыльным, куда глаза глядят. Да с животом тяжелым и без воды далеко не уйдешь. Легла я подле дороги и помереть уже решила. Такой и застали меня купцы болгарские, что на родину возвращались. Пожалели они девицу несчастную, накормили да водой напоили. И разрешили с ними в повозке остаться. Так и попала я в Преславец. Да только от купцов сбежала, побоявшись, что насильничать станут. Ходила по улицам града болгарского, как бродяжка одинокая, да кормилась то объедками грязными, то с церквей их Бога Единого на остатки от милостыни. Но ночевать меня внутрь не пускали волхвы болгарские, бродяжкам не положено было. Так и родила Никиту прямо на улице, подле их церкви. Да за то благодарна, что хоть помогли сына обмыть да пуповину срезать.

Я же когда увидела, что у сына глаза серые, хотела было оставить им Никиту. Но они не приняли, сказали, что грех мой в том страшный, что Бог их Единый меня за то покарает. Я только рассмеялась, ответив, что всем, чем мог, их Бог меня уже покарал, и жить мне больше не для чего. А главный волхв так и сказал, как сейчас помню: «Живи ради сына. Тебе сам Бог его послал, в отпущение грехов!» А чтобы я более не бродяжничала, они меня в услужение приняли за хлеб и воду. Стала я полы у них мести да спать на порогах с сынишкой на руках.

Так и застал меня там царевич Борис. Всю в лохмотьях, униженную и позорную. Но не побоялся Борис меня из грязи тогда поднять. Не побоялся в хоромы свои привести, вымыть нищенку да в шелка приодеть. Не побоялся к груди прижать своей сильной да приласкать тело истерзанное, что кроме срама ничего не видело. Вот тогда я и отдалась ему вся. Как сейчас помню, вся до конца отдалась! Поклялась себе, что любить буду всем сердцем! Как мужа своего любить стану, сапоги снимать да кланяться в пояс. А за сердце мое благодарное и любящее он меня до себя возвысил, до самых высот царских, где и расцвела я снова да вкус жизни почувствовала. И не жалею я о том, что горячо Бориса по ночам целовала. Слышишь?! Не жалею нисколечко! – выкрикнула девица Волку напоследок и стояла вся, как огонь пламенный, гордо стояла.