Волк же, как смерть, бледный был. Руки в кулаки сжаты, губа нервно подергивается, а глаза сквозь нее смотрят. Ярослав действительно ничего перед собой не видел. Перед глазами картины срамные да ужасающие стояли. Лишь видел, как среди свиней она вся в грязи лежит на спине с юбками задранными. Видит, как Борис ее ласкает да ухмыляется. Не выдержал Волк и из хижины выбежал, сильно дверью за собой хлопнув. Святослава лишь улыбнулась ему вслед горько: «Не простит он меня уже более. Я б никогда не простила».

Волк же к колодцу направился. Набрал воды студеной и вылил всю на голову свою буйную. Еще раз набрал и еще раз вылил, чтоб мысли свои успокоить да сердца стук унять. Потом сел на землю сырую и сжал голову руками. «Лучше бы она того не говорила. Лучше бы смолчала, даже если бы бить стал. Зачем? Зачем все сказала? Зачем о таком позоре поведала, кой не смыть уже вовеки?!»

Задрал Волк голову к звездам ночным. Так хотелось завыть ему на луну от боли, что грудь раздирала. Но сдержался, не хотел, чтоб его кто-то таким здесь увидел. И просидев подле колодца полночи, поплелся спать к своим другам. На избу же свою даже не посмотрел, когда мимо шел. Знал, что теперь никогда он Святославу не приласкает, никогда к ней не прикоснется и не посмотрит в глаза изумрудные. Даже если простит, не прикоснется. Не сможет. Всегда перед глазами стоять позор ее будут да грязь, в коей она вымаралась. Лучше б она тогда себя убила, чем срам такой носила на теле девичьем…

***

Так прошло три дня. Волк с друзьями жил и в избу не наведывался. Не мог себя заставить. Товарищи все расспрашивали, что он хмурый такой да молчаливый. Но сотник не сказывал. О разговоре со Святославой никому не поведал. Не хотел, чтобы ее позор как-то на сыне отразился. Стоило теперь о Никите подумать. Лучше будет, если мать его вовсе оставит. Чай, с таким прошлым не мать она уже сыну своему, не такой матери достоин вой будущий, не такой. То и надумал сказать Святославе, когда наконец решился в избу войти.

Святослава же подле сынишки сидела и с ним вместе играла. Вся светилась и улыбалась. Никита ей тоже улыбался, вон как счастлив малец, чай, не ведал, как мать его опустилась. Заметив же отца, Никита к нему бросился, соскучился. Девица же встала, выпрямившись, и подле стены замерла. Ждала своего приговора, ведь за этим и пришел сотник.

Мальца на пол отпустив, Волк ближе подошел. Но в глаза Святославе не посмотрел. Такое отвращение в нем поднялось, что выдать себя побоялся да обидеть зря девицу.

– Я тебя отпускаю, – только и сказал холодно. – Теперь ты не пленница, о том и князю скажу. Можешь возвращаться в Преславец и жить там. Никто тебя не тронет. Когда же князь надумает в Киев возвращаться, я сына с собой заберу. Пока же можешь с ним видеться.

Святослава слушала свой приговор с лицом спокойным. Но когда о сыне Волк сказал, побледнела. Хотела возразить что-то, да смолчала. А что тут скажешь? Она бы себе самой такой матери позорной не пожелала, что уж о сыне прославленного сотника говорить! Поняв, что девица приняла его условия, Волк вышел, так и не взглянув на нее ни разу.

Тодорка в Преславец поплелась, кой русичи теперь Переяславцем называть стали. Голову девица гордо держала, а сердце кровью обливалось да из глаз слезы предательские лились. Не увидит она более Никиту, как князь в Киев возвернуться надумает. А то не за горами. Как только перезимует, так сразу и тронутся они на родину. Чай, лишь полгодика видеть сынишку ей осталось. Запомнит ли сыночек мать свою? Вспомнит ли глаза изумрудные, что с колыбельной его убаюкивали? Поймет ли, что вместе с его уходом и сердце ее навеки остановится? Понимала Святослава, что Волк никогда сыну о ней не расскажет, даже если тот выспрашивать начнет, когда славным воем станет. Вот и шла, как неживая, по Преславцу. Как жить-то далее?

Увидела палаты царские, что погорели все и разграблены. Везде пусто и смертью веет. Приняла Тодорка это как символ, чай, и ей пора помирать. Вся жизнь ее разрушена, и жить более незачем, все равно Никита ее рано или поздно покинет. Далее по граду побрела. Болгары узнавали ее да приветствовали. Знали все, что она предателя зарубила и не дала ему уйти от суда божьего. Да и единственная она из царской семьи осталась. Остальные все в Византию сбежали. Вот и потянулся к ней люд простой, как к надежде последней на восстановление жизни привычной. Знали, что Тодорка славная только с врагами своими жестока, кои извести ее хотят, а с простыми болгарами всегда приветлива была да в обиду их не давала. Вот и сейчас они к ней руки протягивали, о помощи взывая. Но Святослава тех рук не видела, шла себе немая да бледная. Так до церкви добралась, в коей полы когда-то мела. На пороге храма главный духовник стоял, что ее когда-то пожалел и принял, да не один стоял, а с князем Киевским.

– А, Тодорка славная, – и духовник голову слегка пред ней наклонил. Для него она всегда уважаемой оставалась. Помнил, как она дары щедрые церкви в благодарность передавала, за то что спас ее ранее от греха страшного, когда она сына новорожденного задумала оставить.

Князь Киевский тоже на нее посмотрел, улыбнулся.

– Святослава, чего ты такая бледная? Чай, рада должна быть, что вольную тебе Волк дал и с миром отпустил. Вот и заживешь в граде своем сызнова да палаты отстроишь.

– Мне нет до того дела, – сказала тихо девица и далее поплелась.

Духовник посмотрел на нее внимательно да выругался громко, перекрестившись:

– Ты чего надумала, Тодорка? А ну вернись! Не позволю тебе грех такой на душу взять. А ну стой!

Святослава остановилась. Грозный голос духовника порой напоминал глас их Бога Единого, и от того голоса даже мурашки по коже забегали.

– Ты чего так кричишь? – удивился князь.

– А то кричу, что жизнь свою покончить решила! По глазам понял да по душе ее рухнувшей.

Князь ахнул, тут же к девице устремился.

– Правда, что волхв болгарский сказывает?

Святослава не ответила, лишь глаза в землю потупила.

– Э-э-э, и впрямь надумала! Отчего ж так?

Девица вопрос будто мимо ушей пропустила, сказав только:

– Да не буду я жизнь кончать, вон как духовник меня за то ругает. Против воли его не пойду. Он меня уже спас однажды да надежду вселил. Не посмею его огорчить. В Византию пойду, чай, Борис еще ждет.

– Да кто ж тебя отпустит в Византию-то? Мне и здесь такая славная девица нужна. Болгары постоянно у меня про тебя спрашивают, беспокоятся. Хоть посадницей я тебя и не сделаю, за обиду, что ранее предложения моего щедрого не приняла, но на равных с посадником в граде жить станешь. Поможешь болгарам все отстроить да торговлю наладить. Лично предо мною отчитываться станешь. Главной советчицей здесь сделаю.

Доброе князь говорил, да слова его душу девицы не согрели.

– Не хочу того, великий князь. Не могу я здесь остаться.

– Отчего?

– Никита, – тут снова слезы по щекам девичьим побежали, – покинет меня скоро. В Киев с отцом поедет. А без него мне не жить.