– Я не девка срамная, а Тодорка славная, заруби себе то на носу! – и убежала стремглав с улицы, оставив воеводу одного от боли корчиться.

***

Волк же, когда к себе в терем вернулся, только и мог, что о Святославе думать да о поцелуях ее горячих. Все тело его жаром взялось, когда она ему отвечать на ласки стала. Вспомнил губы ее сладкие да податливые. Все вспомнил! Да только опять пред глазами картины ужасные встали. Видел, как лапы грязные к ней тянутся и тискают, как рядом со свиньями она отдается.

– Неужели я еще тянусь к ней после всего? – спросил сам себя Волк.

Но тело его само за себя говорило, ноя от ласки прерванной.

– Надо с этим что-то делать, – решил он. – Она девка обычная. Приласкать ее один раз и успокоиться!

Стал момента поджидать. Но Святослава нос из терема не показывала, по улицам только с кем-то ходила, одна не оставаясь. А за сынишкой служанку присылала.

– Пусть сама придет! – рявкнул на служанку воевода однажды.

– Не может Тодорка славная, приболела. Очень просит.

Волк и отдавал Никиту прислуге, зная, что Святослава его только обманывает и не болеет вовсе. Но корить не смел. Видно, чует девица, что он надумал, вот и ухитряется ему не попадаться.

Воевода же все чаще и чаще стал ее с Мстиславом видеть. То он ей ведра с водой носить помогает, то дрова тащит, то просто гуляют вместе с Никитой подле речки. Вишь, змея хитрая, его друзей на свою сторону переманивает!

– Ты чего подле Святославы все время трешься? – спросил Волк брата своего названого.

Мстислав сначала не понял вопроса товарища, но о причине догадался.

– Ревнуешь, что ли?

– Да с чего бы мне ее к тебе ревновать? Просто поквитаться хочу за дело одно. А ты все время подле нее мешаешься.

– Это ты по-мужски с ней поквитаться решил? – серьезно спросил Мстислав. – А за что?

– Да так, за обиду одну.

– Святослава девица хорошая. И раз обидела, значит, заслужил.

– Ты защищать эту срамницу вздумал?

– Почему ты ее так называешь?

– Потому что срамница она и есть! – выругался Волк.

– То доказано? Что с Борисом была, вовсе не означает, что она срамница низкая. Она с ним как женка жила.

– И не только с Борисом…

Мстислав слегка помрачнел.

– То, что с тобой жила, будучи пленницей, это и так понятно, мог не говорить.

– А вот тут не угадал. Со мной как раз и не была.

– Тогда с кем?

– А чего это ты так живо ею интересуешься? – спросил Волк.

– Она подруга моя киевская, и просто так ее срамницей называть никому не позволю, даже тебе. Доводы надобны.

Но Волк не посмел доводы высказать. Только ему девица тайну жизни своей позорной открыла. И насколько бы ни была она падшей девкой, тайну ее раскрыть не смел.

– Вот и не зови Святославу срамницей, раз сказать нечего. А если планы свои не оставишь скверные, я еще и стеречь ее стану, – строго сказал Мстислав.

Воевода только взглянул на друга своего да понял, что тот не шутит.

– Ладно, не трону ее, не будем из-за бабы ссориться.

– Обещаешь, что не обидишь?

– Обещаю.

На том и разошлись. Да только Волк пуще прежнего на Святославу злиться начал, что она его друга на свою сторону переманила. Сказал о том Радомиру, лишь рассмешив сотника.

– Больно часто Святослава стала твои мысли занимать да дорожку перебегать. Не влюбился ли в нее снова?

Волк лишь отмахнулся от шутки. Любви в его сердце и подавно не было, одна только злоба.

Постепенно в Переяславец пришло лето теплое, а вместе с ним праздник главный Ивана Купалы. Русская дружина собиралась весело провести гуляние и восхвалить бога своего, как положено, с кострами да плясками. Хоть болгары наотрез отказались в праздновании участвовать, кое их Богу Единому противно было, русы своим традициям не изменили. На краю града, чтоб болгар не смущать, накрыли столы большие да вечером костры разожгли. Дружинники притащили девок своих болгарских, коим был безразличен Бог Единый, да и стали баб медовой потчевать. Святослава на все просьбы прийти наотрез отказалась. Только Мстиславу и получилось ее уговорить. Пообещал, что лично ее от молодцев хмельных стеречь будет. Понимала красавица, что не стоит ей идти на гуляния раздольные, но сердце девичье праздника хотело, да и традиции русские ей по душе были. Чай, давно подле костров не гуляла и не смеялась над парочками целующимися.

Села Святослава за стол, а рядом с ней Мстислав. Никто не решился к девице подкатывать, грозно сотник смотрел на охотничков. Во главе стола Волк сидел с какими-то девками болгарскими. Не смотрел он вовсе на Тодорку славную. Все девок лобызал да смеялся. Почему-то от этого на душе у Святославы грустно стало. Когда-то он ее так же лобызал да миловал.

Невольно позавидовала она тем девкам болгарским. Хоть и был у Святославы сам принц Борис в полюбовниках, но от него она так ярко не загоралась. Тот был с ней мил и нежен, но без страсти жгучей, что она с Волком когда-то в хижине лесной испытала. Вот и смотрела молча, как девки к нему ластятся да милуются, а она сидит одна-одинешенька. Мстислав в расчет не шел. Он был ей просто другом, не более.

Когда огонь костров чуть утих, парочки влюбленные через него прыгать стали. Везде поцелуи, вздохи, выдохи страстные, смешки девичьи повсюду разносятся. Святославе волком выть захотелось. Она давно уже позабыла, что такое настоящая любовь, как это, когда Лада в сердце твое приходит. Кроме жестокости все годы последние ничего не видела. А ведь она еще молода, и красота ее только-только соки спелые давать стала. А единственный на свете молодец, кой мог сердце ее зажечь снова, сидел сейчас да с болгарками миловался, даже не смотрел в ее сторону.

Грустно и одиноко стало на сердце у Святославы. Неужели ей никогда более не познать любви жаркой? Пусть не Волк то будет, в коем нежность давно умерла, да пропасть меж ними разверзлась неодолимая. Пусть кто другой. Ведь готова она любить сызнова и пламенеть страстью, готова всю себя отдавать! Но никого не нашлось, кто бы захотел любви девичьей. Никто в ней уже не видел девицу, что целовать и миловать можно. Лишь Тодорку славную или срамницу низкую, как Волк сказал да прав был. Все знали, и болгары, и русичи, что она уже попорчена. Вот никто и не связывался. А красоту девичью на одну ночку отдавать лишь бы кому она не хотела. Горда для того была.

Вот и жила сейчас одиноко, как дева старая, никому не нужная. Подумала о Борисе. Больно стало на сердце от его предательства. Думала, что любит, защитит, ан нет. Тоже пользовался ею как срамницей, пусть очень дорогой, любимой, но все же срамницей. Ведь как только прижала судьба царевича, так ее и бросил, как вещь ненужную да никчемную.