– Ты встречалась с мальчиком. Кто он?

– Я не встречалась с мальчиком.

Она поджимает губы:

– Тогда какая разница, что о тебе говорят в новостях?

– Это важно для меня. – Я прижимаю руку к груди. – Они говорят неправду.

– С медиа всегда так. Они берут частичку правды и переворачивают все, чтобы получилась история, которая поднимет их рейтинги. Иногда они так торопятся создать сенсацию, что довольствуются щепоткой правды.

– Но они лгут, – выдыхаю я. – Пишут неправду обо мне. Мама смотрит на меня печальными голубыми глазами и гладит по щеке.

– Понимаю, тебя это расстраивает, но если твой отец выскажется на этот счет, репортеры начнут охотиться за тобой. Наберись терпения. Сейчас в новостях и заголовках ты, но подожди, и рано или поздно тебя сменит кто-то еще. Вот так это работает.

Сглатываю подступивший к горлу комок:

– А если будет мальчик?

Мама убирает волосы мне за плечо:

– А он есть?

Я боюсь, что, если посмотрю на нее сейчас, она догадается о Дриксе, поэтому опускаю глаза и качаю головой.

– Но если бы был?

– Тогда ему пришлось бы набраться терпения и понять, что быть с особенной девушкой, такой, как ты, это совсем не то, что встречаться с другой.

Дрикс сказал, что у меня есть выбор, но на самом деле его нет. Я скована по рукам и ногам.

Я сижу, развалившись, на сиденье, прислонившись виском к прохладному стеклу. Жара в августе стояла такая, что во мне не осталось, наверное, ни капли воды. Расслабленные мышцы отдыхают, но мозг наполовину проснулся. По радио играют «Fall Out Boy», и Эксл тихонько подпевает – наверное, чтобы не уснуть за рулем. От работы до дома час пути, и за последние десять часов я прибил столько кровельной дранки, что и не сосчитать. Мы оба устали, однако ж я еще не сплю.

Элль. Я жду Элль. Ее нет уже неделю. Сначала она с матерью ездила в Нью-Йорк за покупками, потом с отцом – в Вашингтон. Предполагалось, что они вернутся сегодня, но рейс постоянно откладывают из-за непогоды на Восточном побережье.

В руке у меня сотовый, и я жду, когда он завибрирует, извещая меня о том, что неделя без нее почти истекла. В голове и под кожей какой-то безумный шум и звон, и руки умоляют обнять ее. Неделя порознь – слишком долго.

Машина замедляет ход, и я открываю глаза. Эксл съезжает с автострады, а значит, мы уже почти дома. На всякий случай – а вдруг проспал? – проверяю телефон, но лишь убеждаюсь, что ничего не пропустил. Черт возьми, Элль, где же ты?

– Ничего? – спрашивает Эксл.

– Ничего.

– Ни от Элль, ни насчет прослушивания?

– Ни от нее, ни от них. – На этой неделе у меня было прослушивание в рамках набора в программу для юных исполнителей, и я запалил на все сто десять процентов. Сыграл на гитаре и на барабанах, и это было единственное в жизни, что я сделал безупречно. Теперь жду ответа.

– Значит, ты и Элль, – произносит Эксл с полувопросительной интонацией, и я растираю шею.

– Не начинай. – Брату она нравится, но он беспокоится за меня и имеет на то достаточно оснований. Мы – иллюстрация к понятию «обреченные», пример тех, кого называют «родившимися под несчастливой звездой», и так далее. Но я не готов отказаться от нее, и она, похоже, настроена так же в отношении меня.

– Я не о том, что ты думаешь, не кипятись. Хотя, раз уж ты начал, скажу: встречаться с дочкой губернатора без его согласия – глупо. Как и встречаться с ней с его согласия.

Тру ладонями лицо. Я устал, и сил на такие разговоры нет.

– Высади меня. Пойду домой пешком.

– Но я не потому о ней заговорил.

Поворачиваю голову и смотрю на него. Эксл не сводит глаз с дороги. Одна рука на руле, пальцы отбивают ритм звучащей по радио песни.

– Ты с ней осторожен?

Да, вопрос в лоб.

– Как пользоваться презервативом, я знаю.

– Наверное, принимая во внимание, что в дверь не стучат молоденькие мамочки, требующие денег. Но я видел, как вы целовались с ней, когда расставались в прошлое воскресенье. И видел выражение на ее лице и на твоем. Но это не мелочь, и я не хочу слышать потом невнятные объяснения, что ты, мол, забыл про резинку, потому что увлекся. Увлекся или нет, но головы не теряй, ты меня понял?

Я понял даже лучше, чем если бы он прокричал мне это в ухо. Понял яснее ясного.

– Да. Никаких детей. – Держу паузу, мысленно проигрывая следующее свое заявление, потому что я не из тех парней, которые обсуждают девушку в раздевалке. – То, что я к ней чувствую, это другое.

Эксл меняет руку на руле.

– Знаю. Тебе это на пользу.

– Я сказал, она другая.

Он бросает на меня короткий взгляд и сворачивает на нашу дорожку.

– Слышал.

Эксл гасит фары и выключает мотор, но выходить из машины никто из нас не торопится. Свет горит на крыльце и в окнах гостиной. За занавеской мелькают тени, и сердце сжимается от непривычного чувства, потому что этот домишко становится наконец домом.

– Ты когда-нибудь влюблялся? – спрашиваю я.

– Однажды.

– И как оно?

Эксл крутит на пальце ключи.

– Как будто от тебя отрезали кусок, и ты жил, не замечая этого, а потом его тебе вернули, и ты вдруг понял, каково оно, когда ты весь целиком.

Передняя дверь открывается, и Холидей машет рукой, приглашая войти. Сестра улыбается, и это хороший знак, указывающий на то, что она провела весь день с Домиником, Келлен и Маркусом, а не со своим придурочным дружком. Ребята предложили ей съездить с ними на озеро, и она, судя по выглядывающим из-под футболки лямкам купальника, приняла их приглашение. По крайней мере, сегодня она выбрала семью.

Мы выходим из машины, забираем инструменты и идем к гаражу, болтая о пустяках, вроде того, что я работаю быстрее, а он – качественнее. Мы обсуждаем репертуар – на случай, если поедем куда-то выступать. Я предпочитаю вещи поэнергичнее. Он настаивает на включении в плей-лист «медляков», чтобы пары могли потанцевать. Я говорю, что «медляки» – для женщин и рохлей. Он говорит, что я болван. Я предлагаю ему чмокнуть меня в задницу. Наконец мы заканчиваем и тащимся к задней двери.

Что мне нужно в первую очередь, это душ, горячий обед, постель и звонок от Элль.

Как было прекрасно услышать ее милый голос, а потом уснуть.

– Забиваю на душ, – говорит Эксл.

– Только попробуй, и я надеру тебе задницу.

Он усмехается у меня за спиной.

Задняя дверь уже открыта. Я прохожу в кухню, и меня встречают громкие голоса.