Я вцепился в ложе обеими руками, ибо чудовищные силы швыряли меня, как щепку в бушующем океане. Как в тумане, я сказал совсем тихо:

— Да… после этого похода… все изменится…

После паузы донесся его голос:

— Уже засыпаете, сэр Ричард?.. Ладно, спите. Завтра нелегкий день.

Остаток ночи я не спал. Во мне сшибались бури, мне не подвластные, снова и снова трепали, поднимали к небесам и швыряли в холодную бездну. Сердце останавливалось, я задыхался, ненавидел Гендельсона, пальцы тянулись то к рукояти меча, то к молоту. В сладком видении мой молот сто тысяч раз расплющивал его жирную харю, как жабу на дороге.

Лицо покрылось липкой пленкой. Я жадно хватал широко раскрытым ртом воздух, сердце колотилось, как горошина в сухом стручке. Гендельсон не оборвал храп, когда я встал, толкнул дверь и вывалился в коридор. Из окна виден залитый лунным светом сад, провалы между деревьями кажутся открытым космосом. Я жадно растопырил грудь, воздух хлынул таким водопадом, что я закашлялся.

В саду на дереве словно бы висит золотой плод… Я протер глаза, но все верно: на голой ветке дерева в самом деле блестит золотом, только не под веткой, а на самой ветке. Там сидит, как сидела бы ворона, золотой дракон. Из окна падает свет, освещает дерево, и дракон на темном небе выглядит как сверкающий слиток золота. Я сперва принял его за ящерицу золотистого цвета, но прилетел ветерок, ветка качнулась, и дракон, чтобы удержаться, распахнул крылья — блистающие золотом, красиво изогнутые, ни один дизайнер так не загнет красиво и функционально…

Дракон распахнул пасть, блеснули мелкие зубы. Вытянув шею, следил за чем-то незримым для меня, дернулся, челюсти щелкнули. Я смотрел, как он жует, страшно довольный, что поймал жука, даже не покидая ветки, внезапно мелькнула мысль, показавшаяся сперва дикой.

А почему, собственно, это не работа дизайнера? Выводим же мы новые породы собак, чуть ли не каждый месяц появляется что-то новое. Одни собаки за сто килограммов и ростом с теленка, другие помещаются в бокале… А драконы всегда дразнили воображение. Как только разгадали ген, так и началось конструирование новых видов… На человека, возможно, были запреты, а с животными наверняка позабавлялись… Я высунулся из окна, позвал:

— Цып-цып-цып!.. Кис-кис-кис!.. Как тебя… хрю-хрю?.. Иди сюда, я тебе дам что-нибудь повкуснее.

Дракон посмотрел на меня, как смотрит человек, повернув голову ко мне, хотя выступающие сверху, как у породистой лягушки, глаза позволяли ему наблюдать за мною из любой позиции.

— Иди сюда, — сказал я торопливо. — Иди! Я тебя не гавкну.

Я вытянул руку и потер большим пальцем о передний и указательный, как обычно маним наивных до дурости щенков. Дракончик вытянул шею и внимательно следил за моей рукой. Я сделал умильную морду, засюсюкал, стал подманивать старательнее.

Дракончик соскочил с ветки и спланировал на другую, ко мне поближе. Я засмотрелся на сказочные золотые крылья, прекраснейшие, дивные, даже черная тоска отступила, я таращил глаза и даже забыл сюсюкать. Дракончик недоверчиво осматривал мою руку.

Я увидел, что он понял обман, уже напряг задние лапы для прыжка и присел, моя рука выстрелила вперед, я едва не вывалился из окна, пытаясь схватить, но дракончик красиво и мощно взлетел вверх, как подброшенный катапультой. Зашелестели ветки, он блеснул на темном небе и пропал, как золотая звезда.

Сердце билось учащенно. Я стоял у окна, осматривал сад, как вдруг услышал дикий крик. Страшный, нечеловеческий. Стены пронеслись мимо, мелькнули распахнутые двери, я едва не снес плечом косяк, влетел в комнату… и у самого кровь застыла в жилах.

В комнате горел светильник. Гендельсон на спине у стены, глаза выпучены, а на нем сидит огромная черная тень, обеими руками ухватив его за горло. Фигура явно женская, волосы развеваются по незримому ветру, профиль как у Афродиты, стан тонкий, а бедра, которыми накрыла чресла Гендельсона, широкие и округлые, как мешки с песком. Я схватил взором все в кратчайший миг, а рука уже сама сорвала верный молот.

Я замахнулся и… застыл. Тень душит Гендельсона, он уже перестал кричать, хрипит, глаза навыкате. Но я мог бы не услышать, мог спать очень крепко, без задних ног, как бревно, как вообще не знаю кто… словом, мог же не проснуться? А если еще и храплю, то вовсе не услышал бы за собственным храпом даже землетрясения…

Рука как будто сама по себе начала заносить молот для броска. Ну, взмолился я, если не можешь не вмешаться, ведь уже прибежал, понимаю, сейчас торчать столбом неловко, то хотя бы не торопись, не торопись, не спеши, рыцари должны двигаться красиво и величаво… Тень сдавит это жирное горло еще разок, язык вывалится, и никаких сложностей с новым замужеством Лавинии не будет. Король тут же даст согласие, овдовевшая женщина благородного происхождения нуждается в защите…

Воздух затрещал, рукоять исчезла из моей ладони. В следующий миг послышался тяжелый удар в стену. На каменных глыбах возникла сеть трещин, будто на тонкий лед упал камень.

Я успел подставить ладонь, рукоять впечаталась с чмоканьем, ей как будто нравится вот такое панибратское хлопанье. Тень глухо захохотала. Гендельсон уже не хрипит, слышу надсадный сап, глаза навыкате закатываются под веки, лицо из багрового стало синюшным.

— Эй, — закричал я, — что за тварь?

Молот дрожал в ладони, готовый со всей дури снова в стену, еще два-три удара — и разнесет ее на глыбы, там будет огромная дыра, а мне такое на фиг в холодную ночь…

Руки Гендельсона пытались ухватиться за руки тени. Пальцы сжимали воздух, руки бессильно падали. Он уронил их в стороны, и больше они не двигались.

Я сделал шаг ближе. Тень, всего лишь тень, ее видно отчетливо на стене. Сквозь нее проступают каменные глыбы, трещины и выступы.

— Сэр Гендельсон, — сказал я. — Это всего лишь тень!.. Она не может вас душить!..

Тень захохотала, а лицо Гендельсона уже посинело. Глаза начали закатываться.

— Ее нет! — заорал я. — Закрой глаза!.. Закрой глаза, дурак!..

Он сумел опустить веки, но тень продолжала сжимать его горло. Я заорал:

— Все, Гендельсон, она ушла!.. Лежи, не открывай глаза, приходи в себя. Пощупай горло, ничего ли не сломал…

Его руки дрогнули, приподнялись. На этот раз, с закрытыми глазами, он не пытался ухватить ее за руки, а пугливо пощупал горло. Его пальцы свободно проходили через темные ладони.

Тень взвыла, Гендельсон вздрогнул, сделал усилие, чтобы приподняться. Я сказал, ненавидя себя:

— Главное, свои свинячьи глаза не открывай!.. А там хоть бобиком катайся…

Тень наконец убрала руки. Я вздрогнул, она повернулась ко мне, все еще плоская, видимая только на стене, но теперь я смотрел на нее не в профиль, чувствовал на себе исполненный злобы тяжелый нечеловеческий взгляд.

— Ты, — раздался глухой, но явно женский голос. — Ты… чужак… ты осмеливаешься?