– Сосредоточься, Энджи, – вздохнула я. – Учитывая произошедшее с «X», не знаю, может ли что-то получиться у меня и Айзека. В физическом смысле, я имею в виду.

Энджи остановилась.

– Придержи эту мысль. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Что?

– Я типа рассказала маме о том, что произошло с «X».

– Ты что, издеваешься?

– Просто у нас такие отношения. Я не могу ничего от нее скрывать. Она хотела знать, в порядке ли ты, и я начала плакать, – она осторожно коснулась моего плеча рукой. – Она никому ничего не скажет, обещаю.

– Разве она не должна? Этого не требует закон?

Энджи покачала головой, и ее черные кудри взвились в воздух.

– Она не работает на школу или штат, а ты не ее пациент. Она не обязана ничего делать, клянусь. – Она сжала мою руку. – Мне правда жаль. Я не хотела раскрывать твой секрет. Просто не удержалась.

Мне казалось, что я почувствую себя униженной, преданной или испуганной, но чувство, которое я испытала, было больше похоже на облегчение. Словно на моей стороне появился еще один человек.

– Она шикарно изображает незнание, – заметила я, когда мы пошли дальше. – Всю поездку сюда она вела себя со мной так, словно все нормально.

– Это ее работа, – сказала Энджи. – И ты нормальная. «X» просто бессердечный выродок.

– Она захочет, чтобы я кому-то рассказала, да?

– Она не станет давить на тебя, но не могу обещать, что она не задаст несколько вопросов.

– Это одно и то же.

Энджи крепко меня обняла.

– Мама шикарная. И если честно, я хотела ей рассказать. Подумала, может, тебе нужен еще один человек на твой стороне.

Мгновение я просто смотрела на Энджи.

– Что?

– Ничего.

Бонни сидела в ресторанном дворике за столом для четверых с лимонадом и тарелкой картошки фри. Огромный пакет из «Поттери Барн» стоял у ее ног. Она напряженно смотрела в телефон, закусив губу.

– Привет, мам, – сказала Энджи и наклонилась, чтобы поцеловать ее в макушку. Она уставилась на экран телефона Бонни. – Стоило догадаться. Мама подсела на «Слова с друзьями»[30].

– Картошка на всех, – рассеянно сказала Бонни, а потом вздохнула. – Вот, – она передала мне телефон. – Хочешь попробовать? Не знаю, что мне делать с четырьмя А и тремя Е.

– Можешь сделать звук зевка, – сказала Энджи, хватая картошку и опуская ее в кетчуп.

Мозг отказывался работать, когда до меня, наконец, дошло. Теперь три человека знают мой секрет. Казалось, Бонни, Айзек и Энджи играли в «Горячую картошку», перекидывая секрет между собой. Если он упадет, то взорвется, и шрапнель разлетится в тысяче направлений, разрушая все на своем пути.

– Ничего не могу придумать, – сказала я и отдала телефон.

– Глупая игра, – сказала Бонни со смешком и кинула телефон в сумочку. – Так вы нашли что-нибудь хорошее? Голодны?

Энджи посмотрела на меня, а потом тихо произнесла:

– Она знает, что ты знаешь, мам.

На лице Бонни сразу появилось выражение, которое я приняла за Лицо Психолога. Приветствующее, дружелюбное и чрезвычайно спокойное. Такой взгляд давал тебе понять, что она держит все под контролем, даже если ты – нет.

– Я надеялась, что появится шанс поговорить с тобой об этом, Уиллоу, – сказала она. – Хотя, наверное, не в ресторанном дворике торгового центра. – Она глянула на дочку, а потом снова словно надела Лицо Психолога. – Нам не обязательно говорить об этом здесь.

– Я вообще не хочу об этом говорить, – сказала я.

– Справедливо, – ответила Бонни. – Могу я задать один вопрос? Ты с матерью вообще близка, Уиллоу? Хоть чуть-чуть?

– Вы знаете ответ, – заметила я. – Она не совсем тот человек, с которым сближаются. Она вином словно стеной закрывается от всех.

– Понятно.

– Ее беспокоят только приличия. Как мы одеваемся, какой у нас дом, на каких машинах ездим.

«Парни как…»

– Пойду я в правильный колледж или нет…

– У тебя есть планы на колледж?

– Это два вопроса? – спросила я с легкой улыбкой. – Больше нет.

Бонни кивнула.

– У меня еще один вопрос, и обещаю, я закончила.

– Мам, – протяжно сказала Энджи.

– Черный маленький крестик на твоем запястье связан с насилием?

Я взглянула на стол, на чернила под левым большим пальцем.

– Да.

Наступила короткая тишина.

– Ладно, больше не надо вопросов, мам, – сказала Энджи. – Уиллоу возненавидит меня за то, что рассказала тебе.

Бонни улыбнулась, и место терапевта заняла Супермама.

– Энджи сказала, что ты играешь Офелию в постановке ОТХ «Гамлета». Звучит круто. Тебе нравится?

– Ага, – сказала я. – Мне очень нравится.

– Она обожает её, – сказала Энджи. – Пьесу то есть. Я говорю только о пьесе. То есть о чем бы еще я говорила.

Я хлопнула ее по руке.

– Ты когда-нибудь раньше играла?

– Нет, никогда, – ответила я. – Я просто подумала, что это может помочь, понимаете?

– Выразить чувства безопасным способом?

Я кивнула.

– Да, именно так.

Эджи переводила взгляд с меня на маму.

– Лааадно, я пойду возьму пиццу. Уиллоу, хочешь кусочек?

– Пепперони, пожалуйста, и диетическую колу.

– Мам?

– Мне не надо, милая.

Когда Энджи ушла ждать в очереди в пиццерию Sbarro, Бонни потянулась через стол и взяла меня за руку.

– Это действительно не то место, но мне нужно сказать, как мне жаль. Из-за того, что случилось с тобой. Это ужасное преступление. И это не твоя вина.

Я кивнула и сжала ее руку, чтобы сдержать слезы.

– Вы посоветуете мне рассказать об этом?

– Нет, не посоветую, – сказала она. – Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме, и в идеальном мире ты бы смогла поехать в полицейский участок прямо сейчас, рассказать свою историю, и они допросили бы его так же усердно, как и тебя. Но, согласно моему опыту работы с выжившими после сексуального насилия, иногда рассказ о насилии может быть таким же травмирующим, как и само насилие. Я не пытаюсь отговорить тебя. Я говорю это, потому что верю: ты расскажешь свою историю, когда будешь готова. В свое время и так, как будет лучше прежде всего для тебя. Прямо сейчас только на этом тебе и нужно сосредоточиться. Хорошо? На том, что лучше для тебя.