Она снова прижалась своими губами к моим.

– Айзек…

– Боже, Уиллоу…

Мы целовались, пока эрекция в штанах не стала болезненной. Прижавшись ко мне, она это почувствовала и ахнула. Я отстранился.

– Прости… У него свои мысли.

– Не нужно извиняться, – сказала она. – Все нормально. Правда.

Ее лицо раскраснелось, а губы распухли от моих поцелуев. Подбородок стал розовым из-за моей щетины.

«Вот так ее нужно было отметить, – подумал я. – Желанными поцелуями, а не чертовыми черными крестами».

Мое желание слилось с необходимость защищать ее, и внезапно мне показалось, что уехать из Хармони равнозначно смерти.

Ее мечтательное выражение лица поблекло, словно она увидела сомнение в моих глазах.

– Нет, – сказала она, снова притягивая меня к себе.

– Нет?

– Ты должен уехать. Это твоя мечта, – она провела руками по моей груди, скользнув по рубашке. – Но я все думаю о том, что Мартин сказал в начале репетиций. Он сказал, что история Гамлета и Офелии началась еще до пьесы. Помнишь?

– Помню, – ответил я.

– Не знаю, что произойдет потом. Знаю, что тебе нужно покинуть Хармони, и я не стану тебя останавливать. Я никогда не стану и пытаться. Так что, возможно, это эгоистично с моей стороны – желать тебя сейчас. Или, может… такая вот история.

Она обвила руками мою шею. Ее прикосновение казалось смелым и откровенным, хотя я и чувствовал, как быстро бьется ее сердце у моей груди.

– Возможно, мы можем насладиться этим временем, – сказала она. – До того как взойдем на сцену и выступим. Прежде чем тебя откроют для себя агенты по поиску талантов и увезут далеко отсюда. Возможно, у нас получится пожить до пьесы. Пожить там, где начинается история, – она взглянула на меня, и ее голубые глаза показались чистыми, ясными и непоколебимыми. – Сначала была любовь.

Я отбросил локон волос с ее лица.

– Да, так и было.

Тогда Уиллоу улыбнулась, и у меня перехватило дыхание. Ни одна девушка не смотрела на меня так, как она тогда. Словно я чего-то стоил. Я целовал ее снова и снова, желая лишь обнимать и защищать ее.

– Боже, Айзек, – выдохнула она, когда мы заставили себя отстраниться. – Это безумие.

– Это жизнь, – сказал я. – Без сценария. Но как все пойдет? – Я погрузил свои руки в ее волосы, чтобы не дать им рассыпаться по мягким изгибам ее тела. – Если кто-то нас увидит…

– Мы воспользуемся кодовым словом в сообщениях на тот случай, если папа проверяет мой телефон.

– Кодом?

– Я занесу тебя в контакты как… Хэм? Хэмми? Нет, слишком очевидно.

– Датчанин, – сказал я, – или Дейн.

– Дейн, – ее лицо озарилось. – Моя новая подруга Дейн. Она играет в пьесе. Она постоянно забывает, какую сцену мы репетируем. Если хотим встретиться, в, скажем, три тридцать, то пишем акт три, сцена три.

– Идеально.

Она одарила меня игривым хитрым взглядом.

– А если мы хотим сказать друг другу что-то милое, потому что девушки любят такое, понимаешь…

– Да ладно?

– Если хочешь это сделать… – она прикусила губу, раздумывая.

– Акт второй, сцена вторая, – я притянул ее ближе. – Помнишь?

Ее губы открылись, а щеки порозовели.

– Конечно, помню. Письмо. Никогда не сомневайся…

– Никогда не сомневайся, Уиллоу.

Я снова поцеловал ее. В тот момент все казалось так просто. Так идеально, что я почти забыл: эти слова были написаны для трагедии.

Я проснулась от луча яркого весеннего солнца на своем лице. Я лежала на полу в одеяле, как обычно, хотя я проспала всю ночь без кошмаров. Последние несколько недель мне спалось лучше. Пока еще не в кровати, но это уже прогресс. У меня была надежда.

На телефоне появилось сообщение от Дейн. Я улыбнулась, плотнее завернувшись в одеяла, с телефоном, закрывшись от остального мира.

Нужно поменять план репетиций, – писал он. – Акт четвертый, а не третий.

Перевод: опаздываю, увидимся в 16, а не 15:30.

Мои пальцы запорхали над клавиатурой.

Отлично.

A2, – написал он.

Приятная дрожь пробежала по мне, и я прикусила губу, улыбаясь.

«С2» написала я в ответ и убрала телефон.

* * *

Я приняла душ, надела красивый бледно-розовый сарафан, доходящий до колен, и поспешила вниз на завтрак. Мама сидела за кухонной стойкой, листая журнал. Часы показывали семь пятнадцать, но папа уже несколько часов был на работе. Уилкинсоны заставляли его много работать или, возможно, он не хотел находиться рядом с мамой. Я не могла винить его.

– Ты рано встала, – сказала я.

– Запись на СПА в Брэкстоне в восемь, – она опустила журнал, когда я положила велосипедный шлем на стойку и стала искать стакан в шкафу.

– Ну, правда, Уиллоу, этот шлем смотрится глупо. Особенно если ты ездишь на велосипеде в платье. Мы можем купить тебе машину. Мы можем позволить себе машину.

– Мне не нужна машина.

– В декабре ты заговоришь по-другому, – сказала она. – Ты знаешь, как ужасна здесь зима.

Я закатила глаза. «Ага. А в Нью-Йорке зима супервеселая».

– Мы уже сотни раз проходили это, мама. Мне нравится ездить на велосипеде. В центр и в школу ехать недалеко, и не нужно волноваться, что меня придется подвозить.

«Не то чтобы ты раньше волновалась».

Для меня велосипед был необходимостью. Закончились дни, когда я использовала Энджи как такси или прикрытие. Я слишком любила ее, чтобы подвергать риску быть снова втянутой в неприятности. И пока мое тело медленно оттаивало и восстанавливалось, прогулки на свежем воздухе на солнце и физические упражнения были ближе всего к моему понятию нормального.

Позже побеспокоюсь о зиме.

Мама отложила журнал в сторону и просмотрела почту на стойке.

– Так и думала, – сказала она, держа конверт в руке.

– Что случилось? – спросила я, наливая себе сок.

– Вечеринку Wexx, назначенную на следующую неделю в Индианаполисе, отменили. Новую назначили в Манхэттене на этих выходных.