Судя по этой стычке, можно заключить, что на этом этапе кампании мозг Наполеона был уже так затуманен, что он не мог постичь безнадежность положения, но на самом деле это было не так. Ни один человек, лишившийся части своих способностей, не мог бы сделать то, чего он достиг после 25 января, когда присоединился к своей армии в Шалоне, и сейчас, как обычно, моментально оценив все возможные варианты, Наполеон понял, что у него остался единственный шанс — соединиться с изолированными ветеранскими гарнизонами на Рейне, слить их в единую ударную силу, поднять Эльзас и Лотарингию и учинить такие опустошения в тылу врага, что взятие Парижа окажется бессмысленным шагом. Сейчас он знал, что на Италию рассчитывать нечего, что Ожеро дезертировал, что Сульт не может бесконечно сдерживать Веллингтона и что союзники могут ссориться и ошибаться в мелочах, но никогда не рассредоточат свои силы настолько, что он сможет разбить их главную армию в сражении. Однако, если появится угроза их собственным землям, они отрядят в погоню за ним достаточно крупное войско, и он тогда почти наверняка сможет разбить их по частям, и тогда вторжение во Францию потерпит неудачу.

Ситуация была отчаянной, но не более отчаянной, чем на дороге из Москвы, или из Лейпцига, или хотя бы несколько недель назад, до того, как Наполеон показал, на что способна небольшая преданная армия, возглавляемая знатоком тактики. Даву по-прежнему держался в Гамбурге и даже делал регулярные ночные вылазки на вражеские позиции. Непобежденный Эжен стоял на Минчио, а Сульт продолжал отвлекать на себя силы Веллингтона. Бернадот, всю кампанию бездействовавший, под влиянием крупных успехов императорского войска мог изменить нынешним союзникам, в то время как лояльность Мюрата мог заполучить любой, кто бы гарантировал ему сохранение неаполитанской короны. Кроме того, имелись потенциальные союзники в Саксонии, в Польше, в Дании, в сотне мест, где люди опасались прусского деспотизма и смотрели на жестоких конников русского царя как на бандитов. Да и в самой Франции были многие, которые потеряли бы все, чем обладали, если бы вернулись Бурбоны и перевели часы назад на 13 июля 1789 года.

Взвешивая все эти факторы, Наполеон осторожно спросил мнение своих приближенных. Все промолчали, лишь Макдональд высказался за воплощение императорского плана. Другие же, люди, обязанные императору своим положением, владевшие крупными поместьями в департаментах и гордившиеся, как и все выскочки, своими звучными титулами, держались уклончиво. Наполеон направился к Сен-Дизье, отбросил пытавшиеся остановить его вражеские части, а затем повернул на север, на Бар-ле-Дюк.

Страна была непривычно пустынной. Кавалерийские разъезды не нашли следов врага, но захватили нескольких участников только что распущенной Шатильонской конференции. В Бар-ле-Дюке французские разъезды чуть не поймали императорского тестя, Франца. Озадаченный Наполеон решил, что главная союзная армия, которая, как он был уверен, после Арси гонится за ним, сейчас покинула Труа и Бриенн и сосредоточивается под сильной крепостью Витри. На всем пути до Сен-Дизье за ним следовал, держась на безопасном расстоянии, отряд русских всадников, которых Наполеон принимал за авангард Шварценберга. Раздраженный их присутствием и в надежде вовлечь противника в генеральное сражение, Наполеон неожиданно повернулся и ударил по преследователям, легко разгромив их и убив и захватив 2500 человек. Только тогда он узнал правду. Его преследователи были не авангардом, а 8-тысячным отрядом русского генерала Винценгероде, выделенным для отвлекающего маневра. Шварценберг же его вовсе не преследовал. Австрийский генерал после нескольких недель тщетных маневров, позволявших Наполеону бить союзников по частям, наконец соединился с Блюхером, и они приняли важное решение — направиться прямо на Париж, не обращая никакого внимания на основную часть Великой армии. После стольких неудач и унижений оба получили точное представление об отряде оборванцев во главе с гением — это было соломенное пугало, не представлявшее истинной угрозы объединенным противникам. Опасность лежала не в наступлении, а в отступлении, в том, чтобы поддаться на обман и поверить, что дьявол в сером сюртуке — серьезный противник. Целью стал Париж, столица страны. Без его престижа император Наполеон был обречен на гибель.

Но и к этому очевидному решению они пришли только после небольшой подсказки судьбы. 23 марта, когда они еще пребывали в нерешительности, казачий патруль захватил два имперских послания. Одно из них — депеша от Бертье к Макдональду — в основном содержало лишь то, что противники знали и так, то есть данные о местонахождении Наполеона. Но более короткое из посланий имело колоссальное значение для людей, ожидающих знамения. Это было письмо к императрице, продиктованное Наполеоном и в нескольких предложениях полностью раскрывающее его планы*. Оно гласило: «Друг мой, я провел в седле весь день. 20 числа я занял Арси на Обе. Враг атаковал в восемь вечера. Я разбил его, убил четыре тысячи человек и захватил четыре пушки. 21 марта враг вступил в сражение, чтобы прикрыть движение своих колонн к Бриенну и Бару на Обе. Я решил отойти к Марне, чтобы отвлечь врага от Парижа и направиться к моим крепостям. Нынче вечером я буду в Сен-Дизъе. Прощайте, друг мой, обнимите моего мальчика».

Теперь они не только знали, где находится Наполеон, но и что он собирается делать. Это письмо развеяло их последние сомнения. По всей союзной армии был отдан приказ наступать прямо на Париж.

Кажется странным, что такой опытный полководец, как Наполеон, доверил столь важную информацию бумаге, а потом попытался переслать ее через вражеские позиции — настолько странным, что нельзя не задуматься, не лжива ли вся эта история с письмом, или, по крайней мере, апокрифична. Само это письмо до нас не дошло, и о его подлинности можно судить лишь на основе фраз, в которых оно сформулировано. Они выглядят правдоподобно, поскольку содержат именно то, что было в то время у Наполеона на уме, да и финальная строчка — «обнимите моего мальчика» — чрезвычайно характерна. Возможно, письмо было зашифровано и разгадано, но в любом случае не приходится сомневаться, что его захват сыграл важнейшую роль в определении плана вторжения. С этого момента союзники не обращали ни малейшего внимания на главные силы Наполеона, оказавшиеся на восточной периферии театра военных действий. На конях и пешком, таща за собой пушки, они прорвались через тонкий заслон французских сил, отделявших их от Парижа, и через шесть дней после захвата этого послания были на расстоянии пушечного выстрела от внешних пригородов столицы.

Но они не попали туда без борьбы. Из всех боев Французской кампании сражение под Фершампенуазом примерно