На следующий день после выборов Томпсона произошла трагедия на озере за плотиной Рузвельта в Аризоне. Santa Maria, четырехместный самолет-амфибия, пилотируемый известным летчиком Франческо де Пинедо[113], совершил всемирное турне во славу фашистской Италии. После дозаправки вокруг самолета образовалось нефтяное пятно. Молодой человек из числа зевак закурил сигарету, бросил спичку в воду, и Santa Maria зашлась в огне.

Муссолини предоставил Пинедо другой самолет, Santa Maria II, и летчик продолжил путешествие, запланировав последнюю остановку в Чикаго 15 мая 1927 года. Приветствовать Пинедо на озере Мичиган недалеко от города Монро собрались самые видные чикагские итальянцы: консул Италии Леопольдо Зунини, президент итальянской торговой ассоциации Чикаго Итало Э. Канини, главный фашист города Уго М. Галли и представитель мэра Томпсона судья Бернард П. Бараса. Кроме того, на встрече присутствовали главный федеральный таможенник Энтони Чарнецкий и олдермен Дорси Р. Кроу, возглавляющий «Комитет ста», назначенный уходящим мэром. Зазвучали сирены, и поднялись приветственные флаги. Присутствовали офицеры Воздушных сил и ВМФ США. Один репортер заметил, что не менее тысячи итальянцев собрались в надежде поцеловать героя. По совпадению, через шесть дней, 21 мая 1927 года, капитан Чарльз А. Линдберг[114] высадился в Париже.

Несмотря на толпу приветствующих, одним из первых Пинедо приветствовал Аль Капоне. Полиция опасалась антифашистских беспорядков и решила, что присутствие Капоне подавит бунтарские настроения скорее, чем отряды патрульных.

Могущество Капоне достигло поистине невероятных масштабов. Его принял высший свет Чикаго: он ожидал прибытия де Пинедо на яхте основателя компании Zenith.

Высшее общество испытывало трепетный страх от сотрудничества с Капоне, полагая, лучше иметь под рукой прирученного и любезного тигра. Он считался крайне опасным человеком, излучавшим силу и постоянно нарушавшим закон, бесцеремонным убийцей, отправившим на тот свет десятки, а может быть, и сотни человек. Но уважаемые люди Чикаго ощущали себя рядом с Капоне в безопасности и испытывали удовольствие от общения.

Он хорошо одевался, говорил и вел себя соответствующим образом (может быть, несколько ярко). Один современник описал Капоне, как «крайне дружелюбного человека, который обязательно пожмет вам руку при встрече и одарит приятной, почти что заискивающей улыбкой». Он часто улыбался, легко и непринужденно.

Капоне был очень щедрым: каждое Рождество тратил на подарки друзьям и знакомым более $100 000.

Однажды для близких друзей он заказал тридцать ременных пряжек с инициалами, выложенными бриллиантами, по $275 каждая. (В то время ужин из белой рыбы с картофелем фри и салатом в ресторане стоил 65 центов, ребрышки – 40 центов, а фунт кофе в A&P – 45 центов).

Преданность Капоне была легендарной (вспомните высказывание про желтую собаку); таким же было чувство чести.

«Если он дал слово, – говорил один критиков, – можете поверить». Капоне был интересным собеседником, прекрасно разбирался в спорте, политике, театре, кинематографе, джазе и итальянской опере (очень любил «Риголетто», «Трубадура», «Аиду»).

Однажды он сказал: «Стоит отдать должное Наполеону: это был величайший рэкетир в мире. Я бы натаскал его в паре моментов. Figlio puttana слишком много о себе мнил. Ему следовало сделать выводы по прибытии на остров Эльба. Но Наполеон был таким, как и мы. Он не знал, когда нужно остановиться, и вернулся в рэкет. Наполеон сам подрубил сук, на котором сидел».

Безусловно, бутлегерство оставалось главным прибыльным делом Капоне, Аль заставил непопулярный закон работать на него. Капоне признавался, что занимается бутлегерством: «Мои товары пользуются спросом у лучших людей».

Капоне отмечал, что только в округе Кук находится семь тысяч салунов, а 18-я поправка породила нелегальный бизнес с годовым оборотом в $70 миллионов. По его словам, «мокрых» жителей округа в пять раз больше, чем «сухих». «Закон не способен утолить жажду», – говорил он. Капоне ловко обходил все возможные сомнения, касающиеся нравственности клиентуры. «Когда мы перевозим алкоголь в грузовиках – это бутлегерство; однако, когда вам подают спиртное в клубе, где-нибудь на Золотом берегу, – это прием гостей».

«Я просто обеспечиваю законный спрос. Некоторые называют это бутлегерством. Другие – рэкетом. Я называю это бизнесом. Говорят, я нарушаю сухой закон. А кто его не нарушает?» Технически покупатель не совершал преступления, но с точки зрения нравственности, дело обстояло не так просто.

Некоторые высказывания Капоне об обществе могли вызвать раздражение у самого бесчувственного обывателя. «Как только мы ставим добродетель, честь, правду и закон на пьедестал, сразу становится видно: сегодня люди почти ничего не уважают, – жаловался Капоне. – Наши дети уважают только вещи. Посмотрите, какой беспорядок мы сделали из жизни!» Он выражал сожаление по поводу контроля над рождаемостью, подрывающего жизнеспособность Америки, ненавидел гомосексуалистов, короткие стрижки вертихвосток, вызывающую одежду и дурные манеры. «Проблема современных женщин, – философствовал Капоне, – в том, что они слишком много заботятся о вещах, находящихся за пределами дома. Истинное счастье женщины – ее дом и дети. Если бы женщины оставались дома, нам не приходилось бы так много беспокоиться о них».

Капоне был возмущен нравственным падением в двадцатые годы ХХ века: «Реформисты не справились с проституцией, они ее распространили и сделали опасным явлением. Теперь девушки не проверяются врачами отдела здравоохранения раз в неделю и не сосредоточены в Дамбе. Они живут в роскошных жилых домах, общаясь с женами и дочерьми лучших людей города. Проститутки просто ушли в подполье».

Капоне сделал из Лица со шрамом беспредельно дурного человека, публичную фигуру, овеянную романтикой.

Для тех, кого Капоне любил, он был Snorky (стильный, современный, даже великолепный). Люди использовали это слово, чтобы заработать расположение босса. Капоне стал достопримечательностью. Туристы, горящие желанием увидеть что-то связанное с Капоне, проезжали мимо гостиницы Hawthorne, известной как замок Капоне.

Даже обычные передвижения по городу Капоне превращал в настоящее шоу. Его машина казалась крепостью на колесах, впереди которой ехал седан, заполненный телохранителями. Люди трепетно восклицали: «Едет Капоне!» Любопытствующий народ собирался на тротуарах. Разворачивалось настоящее зрелище: Капоне сидел на заднем сиденье бронированного автомобиля, вальяжно развалясь, в одном из двадцати костюмов, сшитых по индивидуальному заказу – каждый обходился в $135. Длинное пальто Капоне стоило $195.