Вера закусила губу. Конечно, Вячеслав Максимович не знает, как именно «нашли» Хынга и его соплеменников. Он не знает, что лесники терроризировали Партизанскую, что не без Вериного участия уничтожили целое племя лесников и что эти дети – лишь жалкие остатки того племени. И он не знает, что Хынг и другие выжили благодаря Вериному командиру Зозону, он не знает, что Вера считала, что лесников лучше убить. Конечно же, мальчик, так радушно пожавший ей руку, не узнал и не мог узнать ее. И он никогда не узнает, что Вера – соучастница убийства его родителей, не признававшая право на жизнь и за ним самим.

– А что будет с ним после окончания ваших испытаний? – спросила Вера.

Вячеслав Максимович снова нахмурился, выдав свои переживания.

– Мы с Хынгом очень подружились. Я сделаю все, чтобы его признали гражданином Республики, может быть, он даже останется в Университете. Но одному Хынгу исключение Инспекторат вряд ли сделает. Мы ставим вопрос о возможности признания гражданами всех лесников, которые сейчас живут среди республиканцев или перейдут на нашу сторону в будущем. Пока Инспекторат агрессивно реагирует на наши предложения. Такое ощущение, что властям лучше просто уничтожить лесников, чем принять их на правах граждан, союзников или автономии.

Между тем Хынг, мало понимая, о чем говорят взрослые, с явным интересом принялся за более интересное для него занятие – он снова уселся на стульчик и стал усердно вчитываться в «Начала». Вячеслав Максимович с одобрением кивнул в его сторону:

– Он развивается гораздо быстрее, чем я мог рассчитывать. Не могу понять, или это Хынг сам по себе такой смышленый, или все лесники такие… А знаешь ли, Вера, давай-ка чайку? У меня есть отличная заварка из смеси трав с Поверхности. Дезактивированная, конечно.

Вера не заметила, как пролетело время в кабинете вневедения. Она бы отсюда вообще не уходила. Они сидели с Вячеславом Максимовичем прямо на полу, подстелив тюфяк, пили чай из каких-то неведомых трав. Правда, кружка у Вячеслава Максимовича была одна, зато большая. Он сбегал в котельную, заварил кипяток, и теперь они по очереди потягивали ароматный напиток из подкопченной металлической кружки и разговаривали. Хынг тихонько шелестел листами «Начал», иногда вздыхал, наталкиваясь на какое-то сложное для его восприятия место. Когда он уставал, садился рядом с ними на топчан, прислонялся к плечу Вячеслава Максимовича и внимательно слушал, о чем говорят взрослые. Вера старалась не встречаться с ним глазами, боясь, что в ней он узнает убийцу. Потом мальчик заснул, и его уложили на топчан. Свободного места осталось мало, и получилось, что Вера с Вячеславом Максимовичем оказались у самого стола, прижавшись друг к другу. Эта каморка с книгами, сопящим малышом, теплым плечом преподавателя и тихим разговором на самые разные темы для Веры казалась маленьким раем. Этот человек совершенно не походил на тех мужчин, которых до этого ценила Вера. Он не только не был бойцом, но и вряд ли хоть раз дрался в жизни. Но явное физическое превосходство Веры для нее теперь не имело никакого значения, она даже не смела думать о своем собеседнике как о более слабом. У Вячеслава Максимовича была сильнейшая воля, только направил он ее в другое русло. И у него была цель: гораздо более определенная, чем у Веры. И с этим человеком ей было очень хорошо и спокойно.

В свой кубрик она пришла поздно ночью, когда все спали. Ну, а утром любопытная Танюша устроила настоящий допрос. Было ясно, что эта кнопка от своего не отступится.

– Хорошо, Танюша. Я была у Вячеслава Максимовича…

Пауза, сопровождавшаяся отвисанием Танюшиной челюсти. Переварив услышанное, та выдохнула:

– При-и-и-ко-о-о-льно…

Насладившись реакцией своей подруги, Вера улыбнулась, легонько хлопнула ту по плечу и пояснила:

– Ничего прико-о-ольного не было. И ты ж меня так и не научила, как не забеременеть, а без этого «прикольное» мне противопоказано – как я с пузом воевать-то буду?

Вера усмехнулась, но Танюша ее юмор не восприняла, поэтому пришлось ее успокоить:

– Серьезно, Танюша, мы просто разговаривали. Поэтому я тебе дорогу не перехожу.

– Ага, конечно, разговаривали они… Ну и Верка, ишь ты… Всех нас сделала…

За Верины «приколы» почему-то в этот вечер пришлось платить Витяну. На этой неделе Танюша была влюблена в него, и вечером кубрик в порядке очереди был в Танюшином распоряжении. Витян робко приоткрыл дверь кубрика и своим «здрасьте» проинформировал о своем прибытии. Девушки уже засобирались освободить помещение для Танюши, но та, вскочив со своей шконки, их остановила:

– Оставайтесь уж!

Подойдя к двери и открыв ее настежь, она резко сказала:

– Все, Витян, давай к себе! У меня голова болит! И Коляну скажи, чтобы ко мне тоже не ломился!

Она захлопнула дверь перед носом опешившего Витяна, завалилась на свою шконку и делала вид, что спит. Она даже не помолилась, хотя делала это каждый вечер.

Танюша удивительным образом совмещала в себе свои вольные взгляды с искренней набожностью. По вечерам она била поклоны, крестилась и долго читала какие-то молитвы, вглядываясь в иконку-картинку, висящую на гвоздике. Веру это поначалу смешило, но потом она заметила, что со своими атеистическими взглядами она здесь находится в меньшинстве. Лидия на время Танюшиной молитвы откладывала книги, выпрямлялась, слаживала руки и закрывала глаза, едва двигая губами. Джессика, не слезая со своей шконки, вытягивалась в струну и шептала что-то на мавританском.

Когда Вера читала что-то из истории, что-то про открытие и колонизацию Америки, про рабство и работорговлю, она неожиданно пришла к выводу о том, что молчунья Джессика – далекий потомок тех несчастных, которых работорговцы вырвали из родных джунглей и заставили тяжко трудиться на плантациях далекой чужбины. Думая об этом, она с любопытством задержала взгляд на Джессике, как будто видела теперь ее совсем по-другому. Джессика, как всегда, на своей шконке корпела над учебниками и беспрерывно переписывала что-то латинскими буквами на бумагу, куски которой отрывала от большого рулона, бережно хранившегося у нее в рюкзаке. С мулаткой она не общалась вообще, если не считать того безответного «Я эм Джессика». Джессика почувствовала Верин взгляд, подняла глаза и задорно улыбнулась, показав два ряда ослепительно белых крепких зубов. Отводить взгляд было несерьезно, и Вера спросила первое, что пришло в голову:

– Что ты пишешь?

Джессика в этом наборе студентов была единственным представителем Резервации. Она училась на врача, училась старательно. После того как умер, заразившись туберкулезом от своих пациентов, единственный врач Резервации, медиков там не было. В Госпиталь Центра или амбулатории ближайших поселений вход жителям Резервации был закрыт. Инспекторат установил врачами ближайших поселений график обязательного посещения Резервации раз в месяц. График выполнялся, но белые врачи шли в Резервацию неохотно. В случае срочной необходимости управляющий Резервацией – единственный ее представитель, имевший право свободного выхода, – лично шел в Инспекторат и добивался разрешения на вывод резерванта для лечения. Он ожидал «свободный конвой», возвращался с конвоирами в Резервацию. Если больной аппендицитом или тяжелая роженица доживали до этого, их тащили на тележках, реквизированных когда-то у ленточников, в ту лечебницу, разрешение на которую выдал Инспекторат. Почти сразу после операции, чтобы не задерживать конвой, больного возвращали в Резервацию. Помимо содержания конвоя за счет Резервации, кормления больного и сопровождавших, приходилось давать мзду и врачам, не проявлявших большого рвения в лечении резервантов. Поэтому мавры грустно шутили: «В Резервации лучше умереть, чем болеть».