Порой, закрыв глаза, принимая в себя возбужденную плоть будущего мужа, она представляла на его месте другого. Страх произнести его имя заставлял кусать руку до крови.

Иногда ей думалось, что увиденное в подземелье темное злодеяние оставило неизгладимый мрачный след в душе, что оно до сих пор властвует над ее разумом, искушая болью. Словно она навеки помечена клеймом.

На стук металлического кольца, как обычно, никто не ответил. Кристина шла к двери мастерской в Марцелле несколько долгих недель, полностью изменивших ее жизнь. Шла как на плаху, зная, что обязана в последний раз увидеть любимого и попросить у него прощения.

Не дождавшись ответа, она решительно вошла внутрь. Стараясь ступать тихо, направилась к окну, где обычно стоял рабочий мольберт Якова.

Художник, склонившись над полотном, тщательно вырисовывал детали картины, не слыша и не замечая ничего вокруг. Погрузившись в волшебство, он не существовал для окружающего мира.

Кристина замерла, невольно любуясь своим другом. Яков, закусив от напряжения губу, внимательно всматривался в холст. Отступив на шаг в сторону, позволил заиграть солнцу на мазках, придирчиво следил за соотношением света-тени и сочетанием цветов. Недовольный жест, нахмуренные брови – и быстро снятый слой свежей краски дал шанс исправить оплошность.

Слезы заструились по щекам Кристины. Она пришла в заветную мастерскую в последний раз. Пришла, чтобы разбить сердце человеку, которого с детства боготворила. Которым восхищалась. Которого всегда любила.

Внезапно у нее закружилась голова, запахи красок и олифы встали комом в горле, вызывая рвоту. Сдерживая спазм, она, не разбирая пути, стремглав выбежала на улицу. Свежий морозный воздух остудил голову и ослабил приступ. Несколько раз глубоко вздохнув, Кристина постепенно пришла в себя. Соскоблив комочек чистого снега с подоконника мастерской, положила в рот и с наслаждением проглотила.

Яков замер у распахнутой двери с кистью и доской для смешивания красок в руках, не в силах отвести от нее изумленных, радостных глаз.

– Любимая моя… – выдохнул он наконец. Сердце Кристины пронзила острая боль. – Как ты похорошела… – Он шагнул к девушке и, не обращая внимания на ее испуганный возглас, что было силы прижал к себе.

На минуту, не дольше, Кристина вновь испытала ощущение блаженного покоя. Совсем как раньше.

– Я почти закончил заказ для епископа Фрайбургского. Я спешил и не мог навестить тебя, моя родная. Но теперь, получив обещанное вознаграждение, я смогу просить у герра Вильгельма твоей руки.

Эти слова ударом молнии поразили несчастную грешницу. Вздрогнув от них, как от пощечины, она поспешно высвободилась из желанных объятий и, прячась от любопытных людских глаз столпившихся вокруг зевак, скрылась в мастерской. Яков, нахмурившись, вошел за ней, плотно прикрыв дверь.

Кристина вернулась к мольберту. Склонившаяся над мирно спящим младенцем Мадонна улыбалась ребенку ее губами. Ее глазами тепло и с любовью смотрела на маленького Спасителя.

Картина была великолепна. Яков превзошел сам себя, вложив в этот образ всю нерастраченную нежность и восторженную страсть. Кристина тронула рукой еще влажную краску и, тяжело вздохнув, отступила на шаг от полотна.

Взволнованные глаза Якова сводили ее с ума. Он замер в молчании, ожидая объяснений. У Кристины от волнения пересохло в горле, она судорожно сглотнула и на одном дыхании произнесла страшные слова, которые исступленно твердила весь день, сидя в повозке, везущей ее в Марцелль:

– Яков, мне не быть твоей женой. Отныне и навсегда я принадлежу другому, потому что ношу под сердцем его ребенка. Прости, если сможешь, забудь недостойную и падшую. Прощай, мой Яков.

Произнеся несколько отрывистых, словно безжалостные удары кнута, фраз, каждая из которых исполосовала до крови сердце несчастного, Кристина развернулась и, не оборачиваясь, покинула ремесленную лавку. По ее щекам одна за другой катились слезы, кровавые слезы разорванного в клочья собственного сердца.

Остолбеневший Яков некоторое время не мог дышать. Жизнь покидала его с каждым шагом удалявшейся возлюбленной. Когда за ней захлопнулась дверь, первый судорожный вздох расправил легкие. На его лице не отразилось страдания, оно осталось непроницаемо-спокойным и немного торжественным.

Отойдя к столу, где смешивались пигменты, он достал склянку с угольной сажей. Запустив в нее кисть, вернулся к почти законченному полотну и недрогнувшей рукой полностью закрасил лицо Богоматери черным.

Потом согнулся пополам на полу мастерской и беззвучно зарыдал.

Прозрачные глаза за окном лавки пристально следили за происходящим. Тонкие губы мужчины зазмеились в усмешке:

– Богохульник… Снюхался с дочерью ведьмы, еретик… Гореть тебе отныне в аду, проклятый богомаз!!!

Маша проснулась, когда солнце, поднявшееся из-за зубчатого края ущелья, проникло через щелочку в гардинах и осветило ее лицо.

Она лежала, свернувшись калачиком, на небольшом диванчике напротив окна, заботливо укрытая теплым клетчатым пледом. Вставший среди ночи Максимильян также задернул занавески, чтобы рассвет не разбудил ее раньше времени.

«Я его недостойна…» – вновь подумала девушка и зарылась в плед с головой.

До столицы Граубюндена, города Кура, региональный поезд шел чуть более часа. Оставив вещи в камере хранения на вокзале, молодые люди поймали такси и попросили доставить их к кантональному госпиталю.

Несмотря на то что они прибыли на пятнадцать минут раньше назначенного срока, синий «опель» уже стоял припаркованный у шлагбаума. Подойдя к машине, Макс нагнулся и осторожно постучал по стеклу. Дверь немедленно открылась, и небольшого роста, коренастый, с заметным пивным животиком мужчина выскочил на улицу. Выбритая голова блестела на солнце подобно бильярдному шару. Узкие очки в стальной оправе, строгий костюм, быстрый пытливый взгляд предположительно выдавали в нем технического эксперта или аудитора в банке. Крепыш пожал им руку и представился Вальтером Коппке.

– Фрау Ульрике просила помочь вам с визитом к моей несчастной Урсуле. Только из уважения к ней, как к другу нашей семьи и крестной матери, я согласился. Не имею понятия, зачем вам понадобилось увидеть мою жену и что вы собираетесь ей сообщить. Учтите, я буду присутствовать при разговоре, и если замечу ухудшение ее состояния – попрошу вас немедленно уйти.

– Конечно, можете не беспокоиться. Мы не причиним ей вреда, – ответил Максимильян как можно увереннее. На самом деле после вчерашних потрясений в музее он ожидал всего чего угодно.

Миновав проходную главного корпуса, посетители подошли к лифту.

Макс обратился к Маше на немецком, чтобы не вызывать лишних подозрений у Вальтера:

– Дорогая, можешь совместить задуманное с полезным, поделиться профессиональным опытом со швейцарскими коллегами.