Тетушка Найя провела нас в гостиную, обставленную простой мебелью: там были диван без спинки, низкий столик, заваленный учетными журналами, и угольная жаровня. Повсюду лежали коврики и подушки. Сквозь окно с видом на гавань лился вечерний свет: задернутые шторы скрывали проходы в три другие комнаты.

Абдо плюхнулся на диван и вытянул забинтованную руку. «Помогите мне снять бинты, мадамина Фина, – потребовал он. – И расскажите ей, что произошло. У меня не получается».

Я опустилась на диван рядом с ним и, развязывая бинты, рассказала тетушке Найе о нашем путешествии по Южным землям, о том, как сильно мне помогал Абдо, и о нападении, которое привело к его ранению.

Рука Абдо безвольно лежала на его коленях.

– Покажи мне, финичек, – попросила тетушка Найя, опускаясь на колени.

Абдо сглотнул комок и разогнул большой палец. Потом снова его согнул. Остальные пальцы остались лежать на месте, неподвижные словно палочки.

На следующее утро Абдо сказал, что ему нехорошо, и остался в постели: он спал на запасном матрасе в укромном уголке комнаты, отделенном шторой. Мы с Найей и Ингаром ходили на цыпочках, чтобы его не потревожить. Купив в ресторане на первом этаже рыбу и оладьи из баклажанов, мы быстренько позавтракали. Найя пошла к Абдо спросить, будет ли он есть, но, показавшись из-за шторы, печально покачала головой.

– Он оплакивает свою руку, – проговорила она, потирая лоб большим пальцем. – Ему нужно время.

Я подозревала, что дело не только в руке. Он страдал, потому что в его сознание проникла Джаннула. Но если раньше ему нельзя было раскисать, чтобы добраться домой, теперь он достиг своей цели, и тяжесть произошедшего свалилась на его плечи.

После завтрака Найя настоятельно посоветовала нам сходить в общественную баню.

– Я знаю, вы там, в своих Южных землях, боитесь, что вместе с водой утекут ваши души, – твердо проговорила она, – но это лишь суеверие. Быть чистым приятно.

Ингара это предложение заинтересовало, чему я несказанно удивилась, учитывая, что горб под его рубашкой на самом деле был парой рудиментарных крыльев. Мое сердце сжималось при мысли о том, что придется обнажить чешую на руке и талии перед дюжинами – а может, даже сотнями? – незнакомцев. Моя пламенная речь о том, как сильно я стесняюсь, возымела действие, и Найя оставила меня в покое – по крайней мере до наступления полудня.

– Отведу вас днем, в то время, когда старики моются, – решительно произнесла она, собирая в корзину банные принадлежности. Она оставила Абдо записку и одним пальцем вытолкнула Ингара за дверь.

Я тоже вышла из дома и направилась в противоположную сторону, следуя указаниям Найи – свернуть на запад, потом пересечь дорогу, по которой ходят носильщики с тележками, и следовать по мощеной улице вдоль дамбы. Я искала посольство Горедда, чтобы получить тник и связаться с королевой Глиссельдой. Невероятно чистое, голубое небо возвышалось надо мной, словно арка. Солнце светило в спину, и я чувствовала, как она начинает потеть под шерстяной тканью дублета. На всех прохожих – от портового мальчишки, гонявшего голубей, до бородатого, пахнущего духами купца, который проверял товары по списку, – была легкая и просторная одежда. Я сняла с себя верхний слой, но холщовая рубашка успела промокнуть насквозь.

Найя оказалась права: мне нужно было принять ванну. И купить одежду полегче.

Я настолько преувеличила важность Горедда, что стала искать посольство среди монументальных зданий с мраморными фасадами, стоящими по периметру центральной площади города, которая называлась Зокалаа. Поглазев на колоннады храмов, Василикон (увенчанный куполом зал, в котором собиралась ассамблея Агогой) и Гранд Эмпорио (набитый людьми крытый рынок), я была вынуждена применить свои сомнительные знания порфирийского на прохожих. Сначала я попробовала обратиться к одному из курьеров, мечущемуся по площади, как пчела, но он даже не остановился, не желая тратить время на такого незначительного человека, как я. Потом я подошла к молодой матери, за которой следовали две служанки – одна несла огромную корзину для покупок, а вторая – ребенка. Она снисходительно улыбнулась мне и указала на переулок, такой крутой, что подниматься нужно было по ступеням, и такой узкий, что я запросто могла дотронуться до побеленных стен по обе стороны. По пути я встретила только одного мужчину, который вел за собой ослика, груженного медной посудой. Мне пришлось нырнуть на чье-то крыльцо, чтобы его пропустить.

Наконец в тенистом углублении стены я увидела простую деревянную дверь с бронзовой табличкой, на которой на двух языках было написано «Посольство». Дверной молоток оказался выполнен в форме кролика Пау-Хеноа, гореддийского героя-хитреца.

Привратник-порфириец приоткрыл крошечную дверку на уровне моих глаз, записал мое имя, после чего захлопнул ее. Я ждала, прикрыв глаза от солнца, которое пекло все сильнее. Наконец он вернулся. Его рука вылезла из дверки, словно кукушка из часов, выдала мне сложенный пергаментный конверт и снова исчезла.

Я застыла, раздумывая, стоит ли мне постучаться еще раз и попросить встречи с послом, но потом решила, что если бы они хотели меня увидеть, то сами пригласили бы пройти. Возможно, посол куда-нибудь вышел; например, чтобы отстаивать интересы Горедда перед ассамблеей Агогой.

Вот как обстояли дела в Порфири. Королевских особ здесь не существовало.

Я открыла конверт, и на мою ладонь выпал тускло блестящий тник – еще одно сердечко-узелок. Значит, мне все-таки не придется использовать тник посла. Видимо, Глиссельда сообщила, что мне нужен свой собственный. Я стала спускаться обратно к гавани, озираясь в поисках укромного места, где я могла бы поговорить со своей королевой. Сделать это у Найи я не могла, опасаясь, что ушами Абдо меня подслушает Джаннула.

У западной пристани были пришвартованы как большие корабли, так и прогулочные лодки, а на дальней ее стороне виднелся волнорез, тянущийся через узкую часть гавани не меньше чем на полкилометра. В самом конце возвышался маяк – верный друг сигнальной башни на другой стороне. Я направилась в сторону волнореза.

Это место оказалось популярным среди желающих прогуляться: здесь можно было подышать морским воздухом вдали от вездесущих зловонных рыбацких лодок. Молодые и пожилые парочки наслаждались прохладным ветерком. На некотором расстоянии друг от друга стояли торговцы, предлагающие оладьи из баклажанов и сардины на палочке – на случай, если кто-то не успел позавтракать. У большинства людей на головах были золотые обручи – знак того, что они принадлежали к знатным Агогой. За некоторыми из них следовали слуги – кто с зонтиком от солнца, кто с малышом на руках. И хозяева, и прислуга смотрели на меня со смесью удивления и замешательства. Глупая иностранка, бледная, чересчур тепло одетая, да еще и потная, как свинья, казалась им этим солнечным утром затейливой диковиной.

В дальней части волнореза дорожка делилась пополам, огибая основание маяка. Здесь люди разворачивались и шли обратно, не задерживаясь. Неужели можно было перестать замечать красоту моря, сливающегося с небом? На юго-западе виднелся остров Лайка, где стоял морской флот Порфири. Морские птицы кружили вокруг него как угорелые. Когда ветер дул в определенном направлении, можно было услышать рев морских львов, хотя мне никак не удавалось различить их среди валунов. Я присела на камешек, согретый солнцем и почти не испачканный птичьим пометом. В первый раз за многие недели я могла позвонить домой.