«Общие работы» – верная смерть через год-два. Хотя ему повезло – все-таки не уран кайлом добывали, но и никелевая руда, которую приходилось вырубать в тесных и узких штольнях, немногим менее вредна для здоровья. В лагере были работы и полегче, лесоповал например, но начальник, глянув в дело, отправил его в штольни. Были в его деле какие-то загадочные пометки, в соответствии с которыми зека нужно было сгноить как можно быстрее.

Изо дня в день, из месяца в месяц выдалбливая куски руды из бесконечной стены, впору было бы отчаяться. Но он сжимал зубы и продолжал вгрызаться в породу, будто это и было его основным предназначением в жизни. Работал и ждал своего часа…

Удача пришла, как всегда это бывает, неожиданно. Как-то раз в штольне сломался транспортер – длинная лента, на которой установлены небольшие лотки, куда складывались куски никелевой руды. Руда доставлялась к другому транспортеру – вертикальному, который и поднимал ее на поверхность. В один прекрасный день транспортер перестал действовать. По мнению администрации колонии, это мелкое происшествие не должно было помешать добыче руды. Пока ждали ремонтников, зеки таскали тяжелые мешки с рудой на своих горбах по узкому проходу между транспортером и стеной, по которому и без груза-то можно было передвигаться чуть ли не бочком. А нормы требовали те же… Случилось это зимой, когда дороги занесены, и ожидать ремонтников скоро не приходилось.

Через два дня такой работы зеки едва волочили ноги. И тогда он решил действовать. Он подошел к старшему вертухаю и попросил:

– Можно я вечером, после смены, над транспортером покумекаю?

Вертухай смерил его презрительным взглядом:

– Ты? А что ты понимаешь в технике?

– Немного, – соврал он, – когда-то работал помощником механизатора.

Вертухай почесал затылок, сдвинул шапку на лоб и принял решение:

– Ладно. Оставайся. Все равно из штольни тебе не выбраться, лифт мы остановим. А утром поглядим, что ты за Кулибин…

Он работал в холодной штольне всю ночь. Никаких инструментов, конечно, не было. Покрытые толстым слоем грязи и затвердевшего машинного масла гайки приходилось отворачивать чуть ли не зубами. На счастье, поломка оказалась несущественной. В электромоторе загрязнились угольные щетки, из-за чего он и заглох.

Когда после щелчка рубильника резиновая лента транспортера пошла, у него отлегло от сердца. Это была настоящая удача…

– Хм, – одобрительно кивнул начальник смены, увидевший работающий транспортер. – Да ты мастер. Ну хорошо, в качестве премии отпускаю тебя до обеда. Знай мою доброту.

Но не возможность выспаться больше всего радовала его, а благодарные взгляды зеков, которых теперь не будут заставлять носить мешки с рудой на собственном горбу…

Теперь надо было ждать. И он ждал, ежедневно работая в штольне и наблюдая, как его товарищи кашляют и задыхаются, потом попадают в лазарет, откуда самый вероятный путь – на кладбище, в могилу с номером на грубой деревянной дощечке…

Новый случай представился через несколько месяцев. Его послали в канцелярию отнести какие-то бумаги. Он оказался здесь второй раз – первый был, когда его только привезли в колонию. Как давно это было…

За ободранным письменным столом сидел начальник оперативно-режимной части и сражался с печатной машинкой. При этом он поминутно извергал страшные ругательства:

– Ах ты, блин… ну ешкин кот… мать твою за ногу…

Клавиши нажимались с трудом, а нажавшись, никак не хотели откидываться обратно. Лента морщилась и застревала. Каретка неожиданно начинала двигаться, а потом вдруг замирала, и буквы накладывались одна на другую. Так что было из-за чего нервничать.

Кум встретил его с неприязнью:

– Видишь, я занят! Жди в коридоре!

И снова тыкал толстыми пальцами в клавиши, портя уже который по счету бланк.

– Разрешите… – осторожно попросил он. – Я попробую починить.

– Ты?! – взъярился кум. – А ты что, мастер? Еще испортишь дорогую вещь.

– Я могу… Я в штольне транспортер починил…

– Ну так то – транспортер. А тут вещь тонкая, особого обращения требует, – заметил кум, словно не он только что дубасил по клавишам изо всех сил.

– Попробую. Зачем вам мучиться?

Кум подумал и кивнул:

– Ну ладно. Валяй. Но если вещь испортишь – смотри у меня.

Он встал и уступил место за столом.

Через полчаса машинка печатала, как новая.

– Ее бы почистить хорошенько да смазать…

Кум недоверчиво ударил по клавишам, напечатал собственные имя и фамилию – машинка работала хорошо.

– Ну спасибо, – пробурчал он и заправил в машинку очередной бланк…

А через две недели поступило распоряжение о переводе из штолен на лесосеку.

По сравнению с работой в штольнях лесоповал показался просто раем. Целый день на воздухе, обед привозят… Несколько месяцев из легких выходила черная пыль никелевой штольни. У него появилась надежда…

…И вот я покидаю свой суровый край,

А поезд все быстрее мчит на юг,

И всю дорогу молю я бога:

Приди встречать меня, мой друг…

Малек пел с цыганским надрывом. Слушатели прямо-таки физически ощущали нехитрую историю несчастной любви зека.

– Эх, в песне все просто, – заметил один из сидящих рядом с Мальком, – куплет, и десять лет долой. Если б так в жизни…

– А я вот, – откликнулся седой как лунь зек, одетый в до невозможности затертую телогрейку и старые солдатские галифе, – червонец оттрубил и ничего. Как будто вчера с ребятами магазин брать пошли… – Он тяжко вздохнул: – Говорил я, не надо ножи брать… Вот и доигрались. Старик сторож возьми да умри после того, как Серый его в бок пырнул… А если бы без мокрухи, то, пожалуй, пятеркой бы обошелся… Эх, жисть-жистянка!

– Да тихо ты! – старика толкнули в бок, отчего слезинка, уже готовая соскользнуть по одной из глубоких морщин на его лице, потеряла направление и упала на рукав телогрейки.

Огни Ростова поезд захватил в пути,

Вагон к перрону тихо подходил.

Тебя, больную, совсем седую,

Наш сын к вагону подводил.

Так здравствуй, поседевшая любовь моя,

Пусть кружится и падает снежок,

На берег Дона, на ветку клена,

На твой заплаканный платок…

Малек закончил громкой и дребезжащей нотой. Расчувствовавшиеся уголовники некоторое время молчали, а потом снова повели свои нескончаемые беседы.

– Ну что, может, «Окурочек» спеть? – предложил Малек.

– Надоело, – сказал кто-то, – ты лучше письма почитай.

– Какие письма?