– Пришел выразить вам свои соболезнования. Впрочем, почти уверен: вы в них не нуждаетесь.

– Кто вы такой, чтобы мне соболезновать? – презрительно фыркнула она.

– Вам не стоит оставаться одним в такое время, – вмешалась я.

– Прекратите, – отрезала Клавдия. – Я не собираюсь рвать на себе волосы от горя. Мой муж никогда не был мне опорой. Но один мужской поступок все же совершил.

– Что вы считаете мужским поступком? – сказал Максимильян. – Убийство несчастного мальчишки? Или тот факт, что, пустив себе пулю в лоб, он спас от тюрьмы свою жену?

– Что вы мелете? – развернувшись к нему, спросила Клавдия.

– Подвеска, которую нашли, принадлежала вам.

– Ах, вот что. И вы сможете это доказать?

– Зачем? – пожал Бергман плечами. – Я пришел удовлетворить свое любопытство. За что вы убили Иру Краско?

Она молчала больше минуты, словно раздумывая, отвечать или нет, а потом сказала:

– Никто, слышите, никто не смеет называть мою дочь голодранкой. А эта маленькая дрянь… она распускала клеветнические слухи…

– Боюсь, мадам, вы прекрасно знаете: богатство, высокий социальный статус – все в прошлом. Надеетесь, что дела ваши волшебным образом поправятся или просто не желаете признать очевидное? Впрочем, давайте вернемся к Ире Краско. Вы убили ребенка, подругу своей дочери…

– Я заткнула рот негодяйке, которая посмела оскорбить мою дочь.

– А потом убили Игоря Светлова, потому что он заподозрил: его подружке помогли утонуть.

– Этот Гоша – потенциальный преступник, человеческий мусор. Без него мир стал чище, вот и все.

– Когда-то вы находили его забавным. Вы велели своей дочери позвонить ему и назначить встречу в доме Ситникова? Там вы его и ждали. Ударили по голове, как только он вошел, а потом повесили, надеялись, все решат, что это самоубийство? Но, занимаясь тяжкими трудами, не заметили, как потеряли подвеску. Вернуться в дом побоялись? Или попросту ее не нашли? Ваш муж знал особенности вашего характера и пытался поговорить с Ирой, хотел заставить ее замолчать.

– Мне безразличны ваши слова и вы сами, – презрительно усмехнулась она. – Я и моя дочь, мы никогда не опустимся до толпы, до этой никчемной человеческой массы…

В этот момент жуткая догадка заставила меня вскочить с кресла и броситься к девочке.

– Черт, она ее отравила.

Максимильян оказался возле Изольды раньше, чем я, нащупал пульс и бросил отрывисто:

– Вызывай «Скорую».

– Не прикасайся к моей дочери, мерзавец! – закричала Клавдия, бросаясь к нему. Она замахнулась с намерением его ударить, но он, схватив ее за руки, швырнул в кресло. Однако это ее не остановило, и она с каким-то тупым упорством кидалась к нему снова и снова, пока вдруг не завизжала, топая ногами и тряся головой: «Нет, неправда, не хочу…», повалилась на пол и теперь колотила ногами и руками. Крики перешли в невнятное бормотание, глаза закатились, а дыхание стало хриплым и прерывистым. В таком состоянии ее и застали врачи «Скорой».

Изольду удалось спасти. А вот Клавдия через два дня умерла в больнице, сердце внезапно остановилось. Дочери она дала большую дозу снотворного. По этому поводу было много слухов, говорили, что в ее состоянии она просто ошиблась с дозировкой, и даже намекали на помешательство от горя и желание последовать вслед за мужем вместе с дочерью.

Правду никто не узнал. Бергман намекнул своему приятелю в полиции, что далеко не все в этом деле ясно, но тот лишь рукой махнул. Понятная история: начни мы настаивать, спасибо нам никто не скажет. Да и вряд ли послушают. Учитывая, что Клавдия умерла, продолжать расследование смысла не было. Но один человек о правде все-таки догадывался, я имею в виду Изольду.

Я навестила ее в больнице, когда из реанимации девочку перевели в палату. Она лежала в наушниках с мобильным в руке и смотрела в окно. В палате было еще четыре девчонки, примерно ее возраста, но сразу стало ясно: Изольда здесь сама по себе, держится особняком.

– Привет, – сказала я, поставив на тумбочку пакет с фруктами. – Как себя чувствуешь?

– А вам-то что? – буркнула она, сняв наушники.

– Просто хотела убедиться, что у тебя все в порядке.

– Это у вас юмор такой? Ха-ха. Мне сегодня Тонька звонила, вы ее знаете. Рыжая. Ее предки говорят, если никто из родни меня не заберет, отправят в детдом. Прикиньте, я буду детдомовская. – Она нервно засмеялась и добавила: – Спасибо папе с мамой. Самоубийцы – все психи, это тоже Тонька сказала, а про мамашку и говорить нечего.

– Ты знала?

– О чем? – нахмурилась она, но я чувствовала: вопрос она поняла и даже ответила на него. Надела наушники и отвернулась к окну, больше не обращая на меня внимания.

Все это время я жила в доме Бергмана, не только я, Вадим с Димкой тоже, хотя никакой надобности в этом вроде бы не было. Вадим после получения гонорара не улетел, как обычно, к теплому морю в компании пышногрудой красотки, торопясь избавиться от денег, а лежал в своей комнате и читал Маркеса, за неделю осилив четыре тома и вызвав тем самым мое безграничное уважение. Моя любовь с Маркесом не складывалась, хоть тресни. По несколько раз на дню Воин заглядывал ко мне рассказать о прочитанном и сыграть в шахматы. Димка смотрел фильмы, в основном комедии, но и мелодрамами не брезговал, укрепив меня во мнении, что он все-таки романтик. Чем занимался Бергман, мне неведомо, но точно был в доме.

Мы встречались за столом, и Лионелла кормила нас блюдами, название которых я порой не в состоянии была повторить, а уж тем более запомнить. Иногда Бергман тоже ко мне заглядывал, иногда я к нему. По вечерам мы сидели у камина и читали Эдгара По. Идея была моей и высказана в шутку. Но прижилась. Мрачный мир слегка спятившего американца весьма подходил и этому дому, и его странным обитателям. Временами я ловила на себе настороженные взгляды мужчин. Мы делали вид, что ничего не происходит, и все чего-то ждали. Пока однажды не зазвонил мой мобильный. Само собой, он и раньше звонил, но этот звонок был особенным, отозвавшимся болью в груди и тяжелым предчувствием.

В общем, я поняла, кто звонит, раньше, чем взглянула на дисплей с надписью «номер скрыт», и долго раздумывала: ответить или нет. Так долго, что ему пришлось звонить трижды. Я была одна в своей комнате, подошла к окну и вдруг подумала: «Он меня видит», и ответила, ища его взглядом в толпе людей на площади. Заведомая глупость. Он мог находиться в машине или вовсе далеко отсюда. Впрочем, нет. Я знала: он совсем рядом.

– Привет, – сказал Клим. – Я думал, ты уже не ответишь.

– Я тоже думала.

– И что помешало? Любопытство?

– Наверное.

– Слава богу. Не знаю, что бы я делал, если бы ты не ответила. Давай встретимся.

– Зачем?

– Ты же знаешь.