К тому же для Масэ этот период был ознаменован всевозможными триумфами. Гильом Жювеналь от имени короля представил нашего сына Жана римскому папе, и понтифик дал согласие на то, чтобы Жан сменил Анри д’Авогура на посту архиепископа Буржа. Для Масэ это означало двойную победу. Она испытывала тщеславное удовлетворение от такого возвышения, ведь оно было связано с единственным местом, имевшим для нее значение: с нашим родным городом.

Вскоре после этого произошло другое событие, имевшее для Масэ решающее значение: свадьба нашей единственной дочери Перетты.

Лично для меня это событие имело прискорбные последствия, связанные с предательством. Перетта стала супругой Жаклена, сына Арто Труссо, виконта Буржа, которому принадлежал замок в Буа-Сир-Аме. Свадьба, к несказанной радости Масэ, состоялась именно там. Но в том же году король, приобретя замок, преподнес его Агнессе. Таким образом, замок Буа-Сир-Аме, в силу сложившихся обстоятельств, оказался в точке скрещения двух несоединимых частей моей жизни.

Агнесса любила этот замок, и мы часто наезжали туда вместе, чтобы проследить за работами по его восстановлению, так же как прежде в Ботэ. Во время пребывания в Буа-Сир-Аме меня всегда переполняло счастье невозможного единения. В этом месте – быть может, единственном уголке земли – сплелись воспоминания о двух моих самых сильных привязанностях, хоть и весьма разных. Жена, дочь, все мои дети ступали по тем же дорожкам, по которым летом Агнесса бежала босиком, чтобы обнять меня. Так в стенах старого замка соединилось то, что в жизни я был не в силах соединить.

Даже вдали от Агнессы я всегда думал о ней. Я старался исполнить поручения короля как можно скорее. Между тем дело, связанное с Генуей, заставило меня надолго задержаться на юге, чего я вовсе не желал, так что я воспользовался своим пребыванием там, чтобы уладить дела в Марселе и Монпелье. В обоих городах, особенно в Монпелье, я велел выстроить дома, которые хоть и уступали богатству моего замка в Бурже, но были тоже великолепны. Но я не слишком нуждался в этой роскоши, ведь я так мало бывал там. Однако дома эти служили своеобразным замещением. Они создавали представление обо мне: любой, проходя мимо, мог вообразить, что я нахожусь там, таким образом громадный дом заставлял забыть о моем отсутствии. На самом деле в Бурже было то же самое. Я подарил дворец Масэ, чтобы такой ценой обрести свободу.

Что касается Агнессы, то я предоставлял королю дарить ей поместья, которых мне было бы трудно добиться для нее. Но втайне я разыгрывал для себя самого странную комедию. Я уже говорил, что любил приобретать старинные замки. Эти бесполезные траты не прекращались, а с тех пор как я встретил Агнессу, они приобрели характер настоящего порока. Я сам был немало удивлен, когда во время своего процесса обнаружил, сколько поместий мне принадлежит.

Эта довольно загадочная страсть с самого начала замещала своего рода любовное безумие, и для своего насыщения она, как жестокий бог, требовала все новых жертвоприношений. Каждый раз пребывание в Буа-Сир-Аме оставляло во мне такую тоску и воспоминания о таком огромном счастье, что я истово стремился испытать его еще раз. И когда я покупал новое поместье, то представлял, что живу там с Агнессой. Конечно, это была чистая фантазия. Ей совершенно незачем было ехать в такие сырые захолустные места, как Пюизэ или Морван. И даже если бы она приняла приглашение отправиться со мной туда, еще надо было бы объяснить королю, что мы намереваемся там делать… Но, как больной, который отвергает все очевидные доводы и самозабвенно верит, что выздоровеет благодаря чудодейственному средству, я с каждым новым приобретением ловил возможность помечтать, как мы с Агнессой будем там жить.

Так, разъезжая верхом по пыльным дорогам Прованса или ведя бесконечные дискуссии с проходимцами из Генуи, когда я с серьезным видом выслушивал, как посредники выставляют мне счета за проделанную работу, я мысленно взмывал надо всем этим, окутывая себя, словно драгоценной теплой тканью, раскатистым звучанием имени овеянного славой, затерянного в лесах старинного замка, только что купленного мною, и мысленно устремлялся к Агнессе, чтобы перенести ее туда. Мои собеседники видели тонкую улыбку в уголках моих губ, и это сбивало их с толку. Они даже отдаленно не представляли себе ход моих мыслей и воспринимали как иронию то, что было всего лишь выражением блаженства. Решив, что я раскрыл их лживые измышления и ничтожные планы, они терялись и выдавали мне правду.

Но порой, находясь в таком состоянии, я мог впасть в неистовый гнев, когда кто-то оспаривал мои указания, а претензии предъявлялись слишком настойчиво, – короче, когда меня вынуждали расстаться со сладостными видениями и вернуться в настоящее. Вот так, на основе глубокого непонимания и сложилась моя репутация как умелого, бесстрастного и порой резкого человека.

Подобные реакции вызывали у людей стойкую неприязнь, порой граничившую с ненавистью, – чего я в тот момент не осознавал. Это открылось мне гораздо позднее, в тот час, когда судьи воззвали к людской злопамятности и незарубцевавшимся ранам. Но это время еще не пришло, и в ту пору, казалось, мне все благоприятствовало.

* * *

В Монпелье и на побережье в Лангедоке я мог видеть, как процветает наша торговля с Востоком. Отныне уже и речи не было о том, чтобы размещать наши грузы на чужих судах. Перевозки осуществлял целый флот наших собственных галей. Закладывались новые суда, так как имеющихся в наличии уже не хватало для покрытия наших потребностей.

Мы сумели обеспечить безопасность на всем пути из Леванта. Миссия Жана де Вилажа, которого я направлял к египетскому султану, увенчалась полным успехом. Мусульманский правитель подписал договор, обеспечивший благоприятствование нашей торговле на его землях, и в знак своей дружбы отправил великолепные дары королю Франции. Во время последней поездки в Геную я обратил внимание на резкую перемену во взглядах Кампофрегозо: тот отказался выполнить свои обязательства и заключить союз с Францией. Но дружеские отношения с этим негодяем вкупе с доверием, которое проявлял ко мне король Арагона, ныне ставший правителем этого города, внушали уверенность в продолжении плодотворной работы. Я съездил в Экс, чтобы встретиться с королем Рене, и он открыл мне доступ в подвластный ему Прованс. Дофин и герцог Савойский были моими заказчиками и, смею заметить, моими должниками. Короче говоря, за несколько лет полностью наладился товарооборот со средиземноморскими странами. Итальянские шелка, багдадская тафта, генуэзское оружие, хиосская мастиковая смола, дамасские ткани, восточные драгоценные камни прибывали во Францию целыми обозами, но этого вечно не хватало, чтобы удовлетворить аппетиты двора и потребности, которые возродились с наступлением мирного времени. В обратном направлении мы везли сукна из Фландрии и Англии, меха и драгоценности, которых жаждал Восток.

Эти успехи позволили мне вновь занять место рядом с королем и, следовательно, рядом с Агнессой. Я усердно заседал в Совете. Карл давал понять, что рад мне. Более того, он испытывал признательность, поскольку мне удавалось исполнять все его требования, и осыпал меня благодеяниями. Он помог мне заложить новые галеи, назначил меня королевским комиссаром в штаты Лангедока, и моя прибыль от местных налогов значительно перекрывала суммы, которые я передавал королю. Чтобы показать, что он мною доволен, король, помимо уже оказанных милостей, в том же году назначил меня генеральным сборщиком налога на соль. Наши отношения были основаны на взаимной выгоде. Давая мне поручение, король знал, что я выполню его и это принесет ему доход. Что касается меня, то я заранее просчитывал, какую часть дохода от каждого предприятия в той или иной форме должен буду зарезервировать для короля. Все складывалось как нельзя лучше, и я желал лишь одного: чтобы все шло по накатанному пути.