* * *

Агнесса, которая обычно с грустью воспринимала мой отъезд и давала мне это понять, совершенно иначе отреагировала, услышав, что я отправляюсь в Рим. Я знал о ее благочестии, которое проявлялось в роскошных подношениях церковным приходам, находившимся на ее землях. Но мне было невдомек, насколько искренна ее вера, мы с ней никогда на эту тему не говорили. И вот благодаря посольству в Рим мне открылось, как глубоко она набожна. Религиозный пыл Агнессы не имел ничего общего с пылом Масэ. В набожности Агнессы не было ничего показного, хотя, с учетом ее положения при дворе, сделанные ею подношения церкви неизбежно получали огласку. Собору в Лоше достались несколько ее даров, и в частности золотое ретабло с кусочком подлинного креста Господня, привезенным из Крестовых походов. Между тем публичность даров не доставляла Агнессе никакого удовольствия. Напротив, она всеми силами стремилась сохранить в тайне и свою благотворительную деятельность, и церковные подношения, сделанные по ее инициативе. Молитва оставалась для нее сферой глубоко личного. Она изливала Богу свои страдания, угрызения совести и огорчения. Об этом я узнал уже позже. Но после пребывания с Богом тет-а-тет во время одинокой молитвы или заказанной лично мессы, на которой никто, кроме нее, не присутствовал, она появлялась при дворе, демонстрируя лишь доброе настроение и веселость. В отличие от Масэ, она чуралась общества мрачных прелатов и старалась как можно реже бывать на торжественных богослужениях. Узнав, что я буду встречаться с новым папой, она, залившись краской, дала мне особое поручение. Она сделала это в присутствии короля, чтобы тот знал, о чем именно она меня просит. Но когда некоторое время спустя выдалась возможность провести три долгих дня в Буа-Сир-Аме, она с глазу на глаз объяснила мне, что ее побудило к этому.

Ее честолюбивый запрос был несложен: Агнесса желала, чтобы папа милостиво даровал ей переносной алтарь. Подобное сооружение, снабженное всеми надлежащими аксессуарами – дароносицами, чашей, кувшинчиком для причастия и тому подобным, позволяло верующему отправлять мессу вне освященного места. Как всегда у Агнессы, в этой просьбе непомерная гордыня соединялась с великой скромностью. Со стороны двадцатичетырехлетней девушки, известной лишь тем, что она является любовницей короля, было дерзостью просить о милости, которой удостаивались до сих пор лишь несколько высоких персон. Но эта просьба была отнюдь не показной, совсем наоборот. В случае если папа дарует ей просимое, Агнесса не желала никакой огласки. Она хотела как раз противоположного: такой алтарь позволил бы ей молиться в полном уединении, вдали от всех.

Когда мы оказались наедине, я расспросил ее обо всем этом. Мне эти вещи были настолько странны, что я не мог искренне в них верить. Я прежде всего жаждал понять ее. Агнесса жила в грехе и, казалось, свободно распоряжалась своим телом и подпитывала страсти, подобные моей, – страсти, природу которых Церкви сложно было бы определить, а тем более их дозволить; так как же могла она исполнять обряды религии, законы которой так плохо соблюдала? И вот два долгих вечера я провел с Агнессой, усевшись рядом с ней, скрестив ноги и взяв ее под руку. Мы говорили о Боге.

Вовсе не пытаясь возражать ей и еще менее над нею насмехаться, я подолгу выслушивал ее рассуждения о вере или, скорее, убеждался в том, что ей присуща та разновидность религиозных убеждений, которые действительно лежат вне рациональной сферы и даже вне ее воли. Христа она воспринимала как некоего спутника жизни, который сопровождает ее и в то же время призывает ее к мученичеству. Отсюда в ней возникла та смесь беспечности и предчувствия трагедии, небывалое стремление насладиться счастьем момента и безропотная уверенность в том, что милости судьбы для нее уж точно сочтены. Иисус подвергал ее испытаниям именно затем, чтобы помочь ей переживать их с радостью.

Тогда же мы впервые со всей откровенностью говорили о ее чувствах к королю. Приведенная к нему представителями Анжуйского дома, она испытала невероятный ужас оттого, что ее отдают такому человеку. Все в нем вызывало в ней отвращение. Ее отталкивала его внешность, дублет с пышными буфами, маскировавшими его слишком узкие плечи, казался ей нелепым, а неряшливые штаны подчеркивали уродливую кривизну ног. Ей не нравились ни его манеры, ни его образ мыслей. Голос Карла и даже его дыхание, когда он засыпал, вызывали в ней резкое инстинктивное неприятие. И все же она не протестовала. В течение нескольких часов она просила Господа Бога дать ей силы выдержать посланное ей испытание. И именно в эти часы она ощутила предельную близость к распятому на кресте Иисусу. Он слушал ее, утешал, мягко подсказывая путь к возрождению.

Ей удалось свыкнуться с жизнью рядом с королем лишь потому, что Христос давал ей силы превозмочь отвращение, растворить свою антипатию в веселье празднеств, обмануть гадливость обилием благовоний и расшитых тканей. Тут не обошлось без принуждения. Поначалу Агнесса за сладостью соусов по-прежнему ощущала горечь самого блюда. Между тем мало-помалу свершилось чудо. Под двойным воздействием – любви и воинских побед – Карл переменился. Разумеется, она не хуже меня понимала, что под новым обличьем скрывается все тот же человек. Но, по крайней мере, ей стало гораздо легче жить рядом с ним. И она возблагодарила Господа за это благодеяние. До нее наконец дошли слова духовника, которому она, впрочем, опасалась поверять свои сокровенные мысли: избавление приходит через испытания, которые посылает нам Господь. Эта мысль помогала ей удержаться от того, чтобы выказать неблагодарность Творцу, если у нее вдруг возникало искушение. Христос спас ее, но она не сомневалась, что ради ее блага Он вновь подвергнет ее испытанию. И она продолжала ощущать сладострастный ужас, уверенность в неизбежной опасности и надежду на то, что Он поможет ей многое преодолеть на пути к мудрости и спасению.

С переменами в короле изменилась и природа ее страха. Сначала Агнесса страшилась его присутствия и того, что навязанное ей судьбой положение продлится еще долго. Затем ее стало пугать обратное: что король может внезапно избавиться от нее. Она доверчиво рассказала мне об этом, когда мы были в Ботэ. С тех пор как был устранен Карл Анжуйский, ее страхи слегка уменьшились, но не утратили остроты. Сегодня мне кажется, что она уже тогда предчувствовала свою судьбу.

Признаюсь, в тот момент я не слишком серьезно воспринял ее опасения. Мне показалось, что они связаны вовсе не с христианским видением мира. В действительности то, что Агнесса считала знамением, имело смысл в совсем иной реальности, ведомой лишь ей одной. Так, сказал я ей, она воспринимает меня как своего брата-близнеца в мире своих сновидений или своих корней. И напротив, некоторых особ она воспринимала как способных навести порчу в соответствии с той ролью, которую они играли в ее незримом мире. Подобные представления могли бы довести ее до безумия, но странным образом именно они придавали ей великую силу и ловкость. Одним людям Агнесса бросала вызов, другим доверяла, остерегалась этих, открывала сердце тем, руководствуясь предчувствиями, воспоминаниями, – и, как ни странно, никогда не ошибалась.

Перевоплощения, чары, проклятия и суеверия занимали ее ум и, хоть она и не сознавала этого, существенно отдаляли ее от католического миропонимания. Надобно отметить, что она стала бы решительно возражать против этого: она была уверена, что является верной дочерью Церкви. В самом деле, если не брать во внимание ее странных представлений или, если хотите, помимо них, преобладающим в Агнессе являлось глубокое почтение ко всем христианским установлениям. Она питала истинно глубокое уважение к папе, наследнику святого Петра. Правда, она родилась в ту пору, когда папа был один-единственный, то есть до того, как Базельский собор возвел на престол второго.