Сегодня Сиф принял Адама со всей почтительностью, усадил налучшее место у очага, сам подавал ему жареное мясо и в ожидании держал в рукахчашу с родниковой водой. Усталый после долгого бега за оленем Адам снаслаждением вытянул гудящие ноги поближе к очагу, от языков пламени идетживотворное тепло и быстрее вымывает усталость из тела.

Сиф спросил жадно:

— Отец, расскажи, как это было? Каков с виду Эдем?..Что в нем за деревья?.. Какой Всевышний, ты же единственный, кто Его видел!..

Адам пробормотал:

— Сиф, я же рассказывал…

Сиф сказал живо:

— Отец, ты всякий раз что-то добавляешь или что-томеняешь! Твои рассказы всегда разные, потому я так и люблю слушать снова иснова!

Адам долго молчал, лицо стало отстраненным.

— Знаешь, сын мой, — сказал он наконец, — я,когда вспоминаю то время, сам теперь не уверен, что видел на самом деле, а чточудилось. Слишком уж в Эдеме все не похоже на то, что зрим здесь. И даже когдавспоминаю слова Творца, я переспрашиваю себя сейчас: а так ли Он говорил? А неперевернул ли я как-то Его слова, чтобы мне самому было понятнее?..

— Отец, я тебя не понял…

Адам вздохнул.

— Видишь, вон бежит муравей. Он видит не дальше своегоусика, ему дальше и не надо, они видят запахами, а разговаривают ощупываниемодин другого. Даже будь муравей умным, ты бы смог ему рассказать, чтобы онпонял, как двигаются звезды на небе? У него же совсем другой мир! Даже нас онне видит. Для него с небес опускается что-то огромное, это наши ступни, потомисчезают, оставляя в земле оттиски размером с небольшую страну для них… И онникогда не поймет, откуда они берутся!.. Господу трудно говорить с нами, потомучто мы меньше этих муравьев и намного глупее. Он говорил, но я слышал толькото, что мой крохотный разум мог вместить. И я видел в Эдеме только то, что моиглаза могли увидеть. А каким он был на самом деле?.. Теперь я понимаю, что садбыл совсем не таким, каким я его видел. Но я был счастлив и той крохотнойчастью, что я понимал.

Он принял из рук Сифа чашу, а Сиф сказал со вздохом:

— Да, это может понять только Енох… хотя он еще такмолод.

— Молод? — переспросил Адам. — Ему лет стоесть?

— Двести пятьдесят, — ответил Сиф. — Вернее,двести пятьдесят два, если быть точным. Две недели тому у него родилсяпервенец, он назвал его Баракел…

— Двести пятьдесят, — пробормотал Адам, — каквремя летит… Енох — шестой в моем колене?

— А Баракел седьмой, — сказал Сиф. — Так чтоЕнох в самом деле уже не младенец. Это мы все еще считаем всех детей глупыми иничего не понимающими…

Адам пробормотал:

— Потому что не все можно объяснить.

— Что? — не понял Сиф.

— Не все, говорю, — повторил Адам, — удаетсяобъяснить ребенку. Приходится только запретами… Помнишь, я говорил тебе: этогонельзя, того нельзя, а ты обижался?..

Сиф скупо улыбнулся.

— Помню. Обид было много.

Адам сказал с тоской:

— А так хочется быть хорошим! И чтоб ребенок необижался. А чтоб он не обижался, ему нужно все позволять. Но… как позволять,если ему же во вред? Вот и дергаешься между двух огней. И начинаешь: «нельзя,потому что нельзя»! Как объяснить ребенку, почему надо привыкать спать с ручкамиповерх одеяла?.. Либо говорить правду, которую он еще не поймет и которой неповерит, либо громоздить какую-то ложь, которой ребенок, может быть, и поверит…на какое-то время, но потом все равно усомнится, с возрастом замечая проколы инесуразицы. Потому лучше всего простое: нельзя. Просто нельзя. Потому чтонельзя. Запрет или завет, как ни назови. А преступивший запрет —преступник, и тут уже не важно, назвать его грешником или нарушителем запрета.

Сиф кивнул.

— Ну да, а ребенок все равно будет считать родителядураком и деспотом, который из злобности и каприза требует выполнять какие-тонепонятные действия, а еще запрещает то, что никому не вредит. Ну, как невредит то, что трехлетний ребенок спит с ручками под одеялом. Ребенкунепонятно, почему заставляешь держать ручки поверх. Ты в его глазах простодеспот.

Адам буркнул:

— А что еще? Думаю, даже Енох не придумает, как вглазах ребенка не ходить в деспотах. Пока не повзрослеет. Сперва сам поймет,почему так родитель требовал, а потом, когда обзаведется детьми, скажетизумленно, что ты, оказывается, хоть дурак и деспот, но был все же прав, тысячураз прав, во всех мелочах прав, какой же я дурак, не понимал того, что сейчасвидно, как на ладони!

Сиф засмеялся, он прошел обе стадии: и когда сам обвинялАдама в тирании и злобном деспотизме, и когда его обвиняли дети. Адам улыбалсягрустно и невесело, он ведь самый первый деспот на свете. Если не считать Того,кто и не человек вовсе.

И этот город разросся, со всех сторон несется детский гам,крики, смех, плач, сам воздух звенит от детских голосов, хотя каждую веснунесколько десятков семей собираются и откочевывают в поисках свободных земель.Все верно, думал Адам, Всевышний велел плодиться и размножаться, хоть и необъяснил разницу, велел населять Землю, однако люди предпочитают жить большимисемьями в тесных домах. Но даже так они заселили все долины и плоскогорья,которые он посетил, а он уходил от своего дома на целые месяцы пути… И каждаясемья дает на новом месте новое племя, народ, который строит свои города.

Хорошо, что патриархи, так стали называть основателей племенвне зависимости от их возраста, живут под тысячу лет: хранят память о родстве стеми, откуда ушли, но уже известны случаи, когда основатель рода погибал вскорепосле переселения, и его дети не знали об общности людей. Вырастали племенадаже из колена Сифа, которые начинали нападать на соседей, воевать с ними,отнимать скот и сгонять с земли…

Адам продолжал заниматься охотой, упрямо напоминая себе, чтоземля ему не будет давать даже тех плодов, которые получал Каин. А если и даст,то он сам не примет: всякий раз гордость уязвленно напоминала, что он непринимает подачек, брошенных вдогонку.

В погоне за зверем заходил очень далеко, но даже в техместах, где его не узнавали, он всегда был в безопасности: каждому былодостаточно посмотреть на его рост, ширину плеч и мускулистые руки, чтобыпонять: такой справится не только с любым человеком, но и разгонит целое племя.

Сегодня он сидел у костра одного из дальних племен, смутноудивляясь, что здесь уже больше тысячи человек, а он и не помнил, когда ониотделились и откочевали. Или же отселились и откочевали от одного из егопотомков.

Его угощали дружелюбно, хотя он не назвал свое имя, дивилисьсиле и росту, потом у костра были песни и пляски, а он подсел ближе к старцу сдлинной седой бородой, тот рассказывал окружившим его детям, что аисты улетаютв дальнюю страну, где становятся людьми, полгода живут там, потом возвращаютсяв личины аистов и прилетают, что горох — это слезы Адама, когда он пахал иплакал, и что если разорить гнездо аиста, который любит устраиваться на крышедома, то аист принесет уголек и подпалит хату…