на смену приходят новые, более сильные и удачливые, меняется власть. А шаманы и матери родов остаются прежними, несмотря на все печали. Клан Хуркулхубу тоже успел повидать всякое, несмотря на то, что по общим меркам был еще очень молод — всего-то тысячу двести зим. По сравнению с тем же приснопамятным кланом Красного Волка[49], чьи воины несколько тысяч лет назад охраняли островную твердыню Гортхара-Изгнанника — сущий младенец. Но хар-ману Корух и Хуркул-иргит пережили вместе и многочисленные соседские набеги, и битву Союза, и даже одну карательную экспедицию йерри. Сколько за все это время сменилось вождей — сейчас и не упомнишь, должно быть, около дюжины… С течением лет эти двое власть предержащих настолько сроднились между собой, что вообразить одного без другой сделалось невозможным. Разумеется, не все было гладко, не обходилось без ссор и мелких обид «на всю жизнь», но для бодрых старичков это естественно. Вот и сейчас они сидели по разные стороны очага и молчали — бывает такое, что все ясно без слов.

— Опять? — тихо спросил Хуркул-иргит. Хар-ману кивнула.

— Злые духи снова похитили мой сон, — сообщила пожилая женщина и коротко вздохнула. — Не мог бы уважаемый Хуркул-иргит изгнать их? Прошлого раза хватило надолго, почти на луну — видимо, ты всерьез показал им свою истинную силу, о совоокий… — льстиво пропела она. — Но теперь они вновь осмелели и принялись терзать мое слабое тело и усталый разум.

И она вздохнула еще раз. Хуркул-иргит одарил долгим взглядом сначала очаг, затем — дымовое отверстие в крыше, потом — два неподвижных пернатых изваяния. Две пары желтых глаз смотрели на хозяина шатра с почти разумным сочувствием. Ничем помочь своему хозяину священные птицы не могли, разве что не мешать. И шаман начал готовиться к привычному обряду изгнания духов. Проводить сложные ритуалы смысла не имеет, но на тот случай, если у матери рода действительно есть серьезные основания для жалоб, можно ограничиться «рунами ветра» — вещь довольно действенная, но силу расходует мало. На свет были извлечены пузатый сосуд голубой глины, которую иртха из-за нечувствительности ко многим цветам, называют санку[50], и пучок маховых совиных перьев, стянутый в подобие кисти. Шаманы не пользуются отварами целебных трав, грибов и лишайников, поскольку приготовление снадобий — удел женщин. Говорящим-с-духами не пристало опускаться до подобных мелочей, ибо тот, кто властью своей может удержать душу в теле, отогнать призрак убитого врага, вернуть разум, не станет возиться с детской лихорадкой или перевязывать раны неловких охотников. Нельзя сказать, чтобы почтенная Корух была настолько уж безнадежно больна и не могла вернуть себе спокойный сон без посторонней помощи, для этого достаточно выкурить трубочку высушенного на морозном ветру и солнце белого мха му. Но снадобье сие оставляет по себе горечь во рту, жажду и точки перед глазами, так что лечиться у шамана не в пример лучше. Тело вдруг сделается непослушным, свинцовой тяжестью нальются веки, а сознание соскользнет в бездну, теплую и черную, как мех ласковой ручной кошки, но не вниз, а как будто устремится в непроглядную ночь, подхваченное бесшумными мягкими крыльями священной птицы клана…

Из длинной изогнутой трубки, покрытой искусной резьбой, к потолку поползла тонкая струйка сизого дыма с едким, и в то же время сладковатым запахом. Уллаг’ин-ха, трава духов… Только очень удачливый и смелый охотник может разыскать это неприметное растение на залитых солнцем высокогорных лугах, где бродят одни лишь дикие козы, и не свернуть себе при этом шею на узких звериных тропках. Впрочем, тому же охотнику курить этой травы не стоит, ибо вреда она не причиняет лишь шаманам. Любой другой иртха, отведав ее дыма, теряет разум, поэтому зовется она еще пачахкур, «трава — пустой глаз». Рассказывают, что несчастным безумцам начинает казаться, будто за спиной из выросли крылья и со счастливой бессмысленной улыбкой шагают они с утеса в пустоту, отправляясь в свой первый и последний полет. Но для птицеподобного Хуркул-иргита такое действие «пустого глаза» было делом естественным.

Встав над притихшей в ожидании хар-ману, шаман окунул связку перьев в пустой сосуд, и словно бы стряхнув с кончика импровизированной кисти капли незримой влаги, неспешно принялся чертить на лице исцеляемой священные знаки, не обойдя вниманием даже подрагивающий веки закрытых глаз. Прикосновения упругого кончика пера были невесомы, и, несмотря на легкую щекотку, по-своему приятны, так что Корух невольно начала по-детски безмятежно улыбаться. Но вскоре посерьезнела, ибо Хуркул-иргит негромко забормотал, обращаясь к покровительнице клана. Слышавшему сейчас его речь, большинство слов показались бы неразборчивыми, поскольку говорил он быстро и тихо, перемежая членораздельные фразы совиным уханьем. Ничего удивительного в этом нет — ведь слова, обращенные к духам, не предназначены для ушей ступающих по земле смертных и бессмертных тварей. И только лишь одна хар-ману знала текст наизусть, за долгие века слова невольно врезались в память, и сейчас она мысленно повторяла их вслед за шаманом.

— О, прародительница наша, Желтая Сова, незримо парящая в ночи! Вечная странница, бесшумнокрылая охотница, луноглазая праматерь! Ночное время, ночное племя, призываю вас днесь, призываю здесь за черный лес, за четыре края небес. Узнайте чело отмеченной знаками вольного ветра, да станут злые духи добычею острых когтей ваших. Пусть терзают ох острые клювы, как терзали они разум сестры вашей. Услышь мой зов, Желтая Сова — крепко слово на ветер, что ни птенцы — то дети, мать за них в ответе. Осени…

Он не успел окончить фразу. Вытаращив глаза не хуже своих питомцев, Хуркул-иргит осекся на полуслове и замер. Пустая чаша выпала из дрогнувшей его руки и немедленно утонула в устилавшем пол толстом ворохе перьев. Разомлевшая сонная хар-ману недовольно приоткрыла один глаз, в недоумении глядя на говорящего-с-духами — отчего это он прервал ритуал вызова? — и увидела, что Хуркул-иргит, подобно пойманной рыбе, беззвучно двигает губами и мелко дрожит. Вначале Корух испугалась: не оставил ли ее дар слуха? — но ненадолго, ибо два нахохлившихся серых шара, доселе смирно сидевшие на своих шестах, внезапно всполошились, тревожно заухали и захлопали крыльями. Их большие круглые головы беспрестанно вертелись, словно бы птицы ощущали присутствие некоей незримой силы. «Хуркулхубу здесь!» — догадалась мать рода, — «совы видят ее». Но не успела ни о чем спросить Хуркул-иргита, потому что тот, собрав все отпущенные ему силы, прохрипел:

— Приведи сюда Йарвху Злую Траву! Быстрее!

Обомлевшая от подобной наглости мать рода раскрыла было рот, дабы напомнить, кто она есть и как к ней подобает обращаться, но татуированное лицо шамана в ореоле встрепанных перьев стало