противостояли группировки Якима Сомко и Василия Золотаренко, ранее фрондировавших против Юрия Хмельницкого. 17 июня 1663 г. они сошлись в Нежине для выборов гетмана – состоялось самое настоящее сражение. Неожиданным победителем в конфликте оказался кошевой атаман Иван Брюховецкий, выходец из низов, далекий от родовой казачьей старшины, который с боем захватил булаву – символ гетманской власти. Уже на следующий день он присягнул на верность русскому царю, а через некоторое время физически расправился с несогласными Сомко и Золотаренко. В Москве он казался удобной кандидатурой, обеспечивающей поддержку рядового казачества. Он открыто выступал против «соблазнителей», стращающих «рабством Московским», указывая «братьям» внимательнее читать «грамоты его царского величества о правах свободы, искони данных войску».

В 1665 г. Брюховецкий лично посетил Москву, был принят Алексеем Михайловичем и получил боярский чин. Дружба с Украиной была тогда важна. В войне с Польшей начались неудачи, и стороны стали пытаться договариваться о мире. Переговоры шли почти весь 1666 г. И в это время гетман Иван Мартынович Брюховецкий, чувствующий свою полезность и безнаказанность, учудил. 30 сентября 1666 г., вернувшись из запорожской столицы Гадяча, Иона Гаврилов сын Леонтьев докладывал со слов тамошнего сотника московских стрельцов Кирилла Кокошева: «Боярин и гетман Иван Мартынович велел сжечь пять баб ведьм да шестую гадяцкого полковника жену; а сжечь де их велел, за то мнил по них, то что оне его гетмана и жену его портили и чахотную болезнь на них напустили. Да он же Кирила сотник мне Ионе сказывал носятся де у них в Галяче слова, будто бы де те ж бабы выкрали у гетмановой жены дитя из брюха, а иная де баба ведьма и ухо ж. А как де те бабы сидели за караулом в меньшом городе в погребу, и от них де из погреба бегивали мыши да кошки, и по городу бегают многое время; а бегав де не знамо, где подеваются. А как он Иона, был у боярина и гетмана войска Запорожского у Ивана Мартыновича Брюховецкого, и он ко мне выхаживал болен гораздо»[334].

Такое самоуправство не могло вызвать одобрения в Москве. Несмотря на признаки колдовства, оно должно было быть доказано, а казнь согласована в столице. Возможно, что этот случай стал одним из переломных в отношениях Брюховецкого с Россией. Привычка к вольнице не позволяла соблюдать государевы правила, чего терпеть было никак нельзя. Позднейшие события доказали, что ведьмы стали спусковым крючком новой войны на Украине. В апреле 1667 г. запорожцы напали на крымское посольство, возвращавшееся из Москвы, а потом убили московского посла Ладыженского, проезжавшего в Крым. В феврале 1668 г. бунт разразился окончательно, когда в Гадяче был перебит московский гарнизон. Русские войска двинулись ко Днепру, а Брюховецкий попытался заручиться поддержкой Правобережных казаков, возглавляемых гетманом Петром Дорошенко. 8 июня 1668 г. украинцы встретились в Будищах, чтоб выбрать одного гетмана для всей страны. Немедленно случилась кровавая бойня. Большинство проголосовало за Дорошенко, которого поддержали старшины и ветераны. Сразу после поражения на выборах Брюховецкого растерзали: «Ослопьем и дулами и чеканами и рогатины как собаку бешеную до смерти прибив, нагого покинули». Гетман погиб в борьбе с нечистым, Сатана перемог. Украина опять на время объединилась.

* * *

Процессуальный волюнтаризм Брюховецкого, который определенно воспринимался высшими классами как выскочка, был примером того, как могут быть наказаны судьи за скоропалительные решения. Однако знать, бояре, воеводы, высокопоставленные чиновники и вообще политически значимые фигуры действительно довольно часто подвергались колдовским атакам. От них зависели судьбы людей, а потому они служили лакомой целью бесов.

В 1628 г. крестьяне наводили порчу на арзамасского воеводу, который это заметил и нервно готовил репрессии. Местный архимандрит даже направил в Москву прошение о передаче дела из Арзамаса в Нижний Новгород, «чтоб монастырские вотчинки не запустели и крестьянцы не разбрелись». В том же году князь Елецкий жаловался на одну свою служанку, «холопку», что на него колдует. В 1664 г. та же история случилась с князем Шайдяковым. А в 1647 г. слуги насылали болезнь на князя Козловского[335]. В другом деле дворовая девка Настька по приказу боярыни на воеводском дворе, «вывезав из ширинки зелье, и в сенех под порогом гонишным сыпала для того, чтоб воевода з женою и з детьми скорою наглою смертью померли». А в 1695 г. дворовая Машка обвинялась в желании «испортить» боярина Фролова. Она сообщила на допросе, что некий Микифор Глухой передал ее сыну траву «и велел… он Микифорка ему Семену Фролову сыпать в еству, и от той де ествы… он Семен ею Машкою владеть не станет»[336].

Так называемые «заговоры на власть», без конкретики, просто о чувствах, привлечении доброты и милости, покровительства власть имущего, составляли существенную часть всех известных колдовских процессов. Подсчеты Е. Б. Смилянской дают 20 % от всех 240 дел в XVIII в. В количестве они уступают только целительным заговорам – 30 %. Заметно реже случалось колдовство с любовными (16 %) и вредительскими (15 %) мотивами[337]. Для XVII в. данные, надо полагать, сопоставимые.

К знати в заметной степени примыкали церковники, священнослужители и клир. Попы, дьячки, монахи и монастырские служки не только становились объектами дьявольских атак, но сами были знатоками колдовских практик, применяя их на деле. Их духовное влияние на людей нередко выливалось в политическое. Кроме того, они были поголовно грамотны и способны не только перенять изустную традицию знахаря, но проникнуться магическими знаниями из записей, в том числе иноземных.

В 1628 г. у дьячка Семейки Григорьева обнаружили «недобрые ересные» бумаги, которые на поверку оказались «гадалныя тетрадеи», именуемые «рафли». К ним прилагались списки каких-то заговоров. На дознании ведун заявил, что тетради нашел в некоей каменной башне, а заговор списал со слов какого-то стрельца, а предназначен он «к борьбе», то есть охраняет в бою. Зачем дьячку боевой навет, выяснять не стали. Все тексты немедленно сожгли. Итогом стала сохранившаяся патриаршая грамота от 26 августа 1628 г., согласно которой Семейку следовало заковать в кандалы и сослать в Нижегородский Печерский монастырь, где он должен в течение года исполнять только черную работу, а от причастия отлучался пожизненно, исключая только последнее – на смертном одре[338].

Похожий донос поступил в 1660 г. на клирика Ивана Харитонова, который травы рвал и коренья копал по лугам, а также свадьбы «отпущал», и жен с младенцами к нему приводили. К челобитной прилагались два записанных с его слов заговора: на заживление ран и на умиление «сердца сердитых людей». В похожих выражениях отзывались про черного попа Ивана из Тотьмы, что умеет «наговаривать на соль и на воду, и людей портить, и тоску и ломоту напущать»[339].

Все священники и монахи по делам о ведовстве подлежали церковному суду. Об этом в январе 1669 г. был выпущен