силы, не могла сотворить даже самых простеньких чар, и это пугало сильнее всего прочего.

Глава 19. Горан

Горан был вне себя. Он вылетел из купален, не осознав этого, хорошо еще в огромного змия не превратившись, и, бережно прижимая к себе безучастную ко всему Ольгу, помчался по коридору. В сравнении со случившимся все казалось неважным.

Никто не выходил из комнат, не попадался на пути, случайно не заворачивал из-за угла и не провожал повелителя удивленным взглядом. Подданные прекрасно умели чувствовать его настроение и успевали вовремя расползтись по углам, а то и исчезнуть.

— Как ты допустил подобное?! — ногой распахнув дверь в опочивальню, он уложил Ольгу на черные простыни и сам устроился рядом — согревать и не выпускать из рук.

Здесь было жарко натоплено. Печи появились во всех углах, в них пылало вечное пламя, не требующее ни дров, ни внимания. Над ухом повис звон. Дворец сообщал хозяину, что тот болван. Сам Дворечик сидел на подоконнике, нахохлившись, и приближаться не собирался. Вообще-то он сделал все, от него зависящее: переменил комнату и не позволил телу чаровницы ускользнуть вслед за душой, а требовать большего от него Горан точно не мог.

— Извини, — проворчал тот, смиряя ярость (сердить собственный дворец не следовало, не так давно он камни ронял хозяину на голову и мог вполне начать снова), и посмотрел в отрешенно-безразличное лицо.

Ольга была смертельно бледна, черты лица заострились, а кожа стала холодной, но Горан точно знал, что жизнь никуда не ушла из нее, просто одна скользкая ледяная гадина похитила душу. Чаровники умели сводить счеты друг с другом и, к сожалению, Горан не мог ничего поделать. Даже убей он инеистого братца, станет лишь хуже: морок не развеется с гибелью того, кто его создал.

— Пусть зеркало передаст Снежену…

Горан задумался: угрозы инеистый гад всегда воспринимал пустым сотрясанием воздуха, на любую начатую вражду смотрел с азартным интересом, прямому противостоянию радовался, словно занимательной игре, в которой можно убить время и скуку. Его даже на поединок было не вызвать: Ольга нуждалась в живом тепле, ее не стоило выпускать из рук ни на минуту.

— Я больше не считаю его родичем и откажу в помощи, если… когда попросит, — досказал Горан.

Дворечик согласно склонил голову и исчез в стене. Передаст — в том Горан не сомневался. Он запустил пальцы в темные волосы, приник к плечу, вдыхая аромат человеческого тела. Не время мучиться приступом вины, но ведь это он допустил произошедшее. Раз за разом подходя все ближе, касаясь, увлекая беседой, он заставлял чаровницу переступать через себя, учиться доверять, опускать невидимые щиты. И разве же он не предполагал, будто к беззащитной человечке сможет подкрасться кто-то другой?! Это он заставил Ольгу потерять бдительность. Он же самолично втянул Снежена в дела змеелюдов, а значит к Ольге послал.

— Виноват…

Показалось, или она шевельнулась?.. Горан подскочил на месте, вглядываясь в отрешенное лицо. Вот по нему прошла тень, морщинка залегла меж бровей.

«Ей плохо?! Мучается навеянным кошмаром?!» — Инеистый мог создать в сновидении, что угодно, хоть пыточную. Впрочем, Снежен никогда не отличался интересом к истязаниям. Скорее наоборот: презирал тех, кому нравилось мучить беззащитных пленников насланных сновидений. Сказки рассказывать, загадки загадывать или в метели кружиться гораздо больше приходилось ему по сердцу.

Однако не лежать же здесь дни и ночи напролет, ожидая развязки?

Горан предпринял еще одну попытку: позвал на помощь того, кто сам человеком являлся. Черное, как сама тьма, перышко всегда при Горане находилось: уж дважды спасал его Ворон от смерти, когда едва удавалось совладать с противниками, а сил в замок вернуться уж не оставалось. Вот и теперь стоило лишь вспомнить, а птица черная уже за окном.

Окинул Ворон комнату внимательным взглядом. Стекло ему не помеха, как и ставни, разве лишь кто злой и жестокий, а скорее трусливый гвозди остриями наружу в них вобьет, но Горан точно не стал бы так поступать.

Миг, и встал Ворон посреди опочивальни, голову к плечу наклонив: слегка взъерошенный, волосы треплет влетевший вместе с ним ветер — невидимый верный товарищ — одеяние в легком беспорядке: видать, торопился.

— Беда, Влад, случилась, — произнес Горан. — Помоги.

Только нахмурился и головой покачал, но и уходить не спешил.

— Так и будешь молчать?! — разозлился Горан.

— Скажу, коли желаешь, — проронил тот будто бы через силу, — только, боюсь, слова мои тебе не по нутру придутся.

— А ты молви. Там видно будет.

Ворон плечом повел, поискал глазами, куда сесть можно, но, даже увидев, остался на месте.

— Ничем мы здесь не поможем: ни ты, ни я.

— Не поможешь поскольку не можешь или не желаешь? — уточнил Горан.

Ворон головой тряхнул, словно жеребец ретивый, а не птица, уселся прямо на пол, ноги скрестив и неожиданно рассмеялся.

— Не могу я врать: не хочу, — и прежде, чем Горан успел сказать, продолжил: — Ты, хранитель врат, здесь родился — в Нави — оттого не знаешь, наверное, что всякому, кто из Яви к нам придет, не уйти от испытания. Иначе никак: мир не примет. Понимать же должен: живым в загробный мир пройти не всякий способен, а жить в нем, как в явном — не умирая — тем более.

— То есть, это…

— Не смерть, но так близко, что не по себе становится, — сказал ворон и плечом дернул, как Горану показалось бездумно, а потом и вовсе себя за колени обхватил, поежился, словно в жарко натопленной комнате ему зябко стало. — И пройти испытание самому надобно, без помощников, как… рождение и смерть человек в одиночестве проходит.

— То означает… Ольга нашей станет, коли вернется? — проронил Горан, не зная пугаться иль радоваться.

— Мир решил принять ее. И коли сумеет Ольга твоя с испытанием справиться, сумеет без опаски и в Нави ходить, и в Яви гостить иль поселиться сызнова — как сама пожелает.

При словах этих шевельнулось в груди у Горана нехорошее.

«Как-так, сама решит? Как сама пойдет? Это ж я совсем нужен не