буду?» — однако он успел подлые мыслишки за хвост изловить да из головы выкинуть.

Ворон наблюдал внимательно, словно в душе читал, как в книге. Может, так оно и было.

— Есть люди, которых неволить нельзя: уйдут, не оглянувшись. А отпустишь — сами воротятся, — сказал он, вроде прямо к нему не обращаясь, а словно к самому себе.

Горан скрипнул зубами.

— Это ты о себе, что ли?

— И о себе тоже, — хмыкнул он.

— А ты сам-то проходил испытание, Влад?

Ворон хмыкнул, колени отпустил, на локти оперся, голову запрокинул, на потолке что-то высматривая. Согрелся, видать.

— Не единожды, — весело ответил он. — Ну да со мной и неудивительно, и иначе не выйдет: сам знаешь на чьем плече сижу.

— И тебя это устраивает?

Ворон снова рассмеялся, сел прямее, развел руками, открытые ладони ему показав.

— Вполне.

— А Кощея? — Горан не хотел спрашивать, слова вырвались сами.

— Кощей, пусть и царь, и чудодей, каких не сыщешь, не в силах с собственным царством спорить, разве лишь зубами скрипеть, как ты сейчас, — Ворон посерьезнел и, помолчав, добавил: — И помогать. Отчего мне, я так понимаю, не укрыться от новых испытаний. Но то я и он. Нельзя по-другому. Да и меня, как уж говорил, все устраивает. Ты же научись доверять своей чаровнице, считай, так испытывают уже тебя, раз жить с ней пожелал, против законов Нави пошел.

— Ты прав, — проговорил Горан глухо, — не по душе слова твои приходятся, Влад-Ворон.

— Ничем не могу помочь: вещие птицы не лгут, они и язык-то за зубами умеют через раз удержать, — ответствовал тот. — Надеюсь, впрочем, что помог, а не навредил.

— Спасибо за вразумление, — буркнул Горан.

— Лишь бы впрок.

— Выходит, зря я тебя побеспокоил.

Ворон поднялся без рук: перенес вес тела на колени и мысами кинул тело вверх, наверняка, легкое и в человеческом обличии, не только в птичьем.

— Пустое, Горан. Перо я тебе давал и обратно просить не собираюсь. Рад, если помог. Прощай, — договорив, каркнул и растворился в тенях на стене, словно и не было.

…Некоторое время Горан спокоен был. Однако, чем дальше, тем хуже себя чувствовал. От тоски и собственной беспомощности хотелось волком выть и на стены бросаться. Сколько прошло времени, сказал не мог: несколько раз в пустой сон без сновидений проваливался, из которого выбирался, словно из болота.

В комнате резко стемнело. Тени в углах удлинились и потекли по полу. Очень скоро они слились воедино и образовали фигуру, состоящую из тьмы и звезд.

— Приветствую тебя, царь Кощей, — выдохнул Горан. — Извини, что в виде таком и встать не могу.

Только рукой махнул. Горану же подумалось, сам ли явился или Ворон уговорил прийти? Хоть Влад никогда в том не сознавался, тем паче не похвалялся, а влияние на Кощея имел немалое.

— Знаю, что никого не желаешь видеть, но я хожу, где вздумается, и навещаю друзей, когда сочту нужным, — произнес Кощей, обретая, наконец, свое обычное обличие: человеческое, задумчивое, слегка встревоженное, с хитрыми и ироничными искринками в глубине пронзительного взгляда. — Дворец не посмел отказать, — заметил он, садясь на облачный трон, самолично из ничего сотворенный (вернее, перетекая в него).

— Я всегда рад видеть тебя, Повелитель, у себя в гостях, — учтиво проронил Горан.

— С каких пор ты лжешь? У людей научился? — фыркнул тот и тотчас сменил гнев на милость: — Не беспокойся, лежи, где лежишь, все необходимое я возьму себе сам.

Щелчок худых пальцев, и словно из ниоткуда появился кубок, наполненный чистейшим лунным светом.

— Я не лгу, — ответил Горан, — сердце мое по-прежнему открыто для тебя, однако, как видишь, беда пришла на порог и даже его переступила.

— Это ее испытание, — сказал Кощей, смотря на Ольгу… с сочувствием? Либо что-то свое в этот миг вспоминая? Не спросить. — Однако и твое — тоже, прими и пройди достойно, не как я.

Горан вздрогнул.

— И вовсе я не сговорился со своей птицей, — молвил Кощей.

— Я и не думал… — начал Горан.

Кощей лишь головой покачал.

— Очень сложно просто ждать, ничего не предпринимая, — сказал он. — Чем могущественнее, тем тяжелее. Я вот так и не сумел в сторону отойти, когда нужно было. И знаю, что не сумею, когда нужно будет.

— Влада все устраивает, — бросил Горан и скрипнул зубами.

— Сплетничаешь? — Кощей прищурился вроде бы и грозно, но затем легко и почти беззаботно рассмеялся. — Все же общение с людьми до добра не доводит.

«Кто бы говорил», — подумал Горан, видимо, слишком громко, только Кощей не рассердился, а лишь кивнул.

— И меня тоже, Горан. Меня тоже. Только ответь — не мне, а себе самому — как ты намерен делить с ней Вечность, если не в силах позволить ковать собственную судьбу?

— Спасать и оберегать. Разве не это проявления любви? — спросил тот.

Кощей пожал плечом.

— Это всего лишь пара отражений всеобъемлющего чувства, Горан: слишком мало, слишком просто. Да и разве надобны они твоей чаровнице сильнее гордости, самоуверенности, силы и всего того, что тебя так в ней привлекает? — заметил Кощей. — Любовь без уважения не нужна никому. Любовь без равенства рано или поздно будет отвергнута.

— Но у людей… — начал Горан и замолчал, повинуясь обращенному в его сторону знаку.

— Обычные люди могут позволить себе игры в ненастоящие чувства. Они ведь столь недолговечны. Среди них встречаются всякие. Способные жить с кем-то из одной лишь жалости или, проникаясь странной отвратительной симпатией к собственным истязателям, в том числе. Но среди таких никогда не рождаются сильные чаровники. Чаровники, срок жизни которых несоизмеримо больше и при желании может длиться и длиться сколь им угодно, другие. Посмотри на нее… Она — иная. Не от того ли сбежала из отчего терема, ухаживания дрянного князька отвергла, не пожелала жить так, как люди навязывали? И тебя она держала на расстоянии, боясь утерять свободу.

— Свобода… — прошептал Горан.

— Самое дорогое, чем обладает каждый. Чаровница это понимает, ты — нет.