Разумеется, мне захотелось прочесть рукопись. Несколько дней я размышляла, каким способом могу заполучить ее или хотя бы узнать, о чем там речь, не вызывая еще больших опасений относительно своего психического здоровья. Несколько дней я собиралась дать своей издательнице зеленый свет на подготовку к печати и публикацию этого «рискованного» и «потрясающего» романа, даже не исключая возможности публичного заявления Л. о моем самозванстве. Тогда она хотя бы проявится, и я докажу таким образом, что не выдумала ее.

Это было соблазнительно. Книга написана, ключ в руке, готовый к использованию. Чего еще надо? Книга более беспокойная, более мощная, чем все те, что я была способна написать.

Я несколько дней, а то и недель лелеяла эту мысль.

А потом как-то утром предложила своей издательнице встретиться в кафе. Увидев меня такой усталой, она встревожилась. Я как можно более официальным тоном попросила ее выбросить или сжечь текст, находящийся в ее руках. И безапелляционно заявила, что никогда не соглашусь на публикацию.

В ответ на ее вопрос я призналась, что у меня нет сохраненного файла. Но если она все-таки дорожит нашими отношениями, если полагает, что однажды я буду способна написать новую книгу, я прошу, я умоляю ее выбросить эту.

Потрясенная моей решительностью и, без сомнения, лиловыми кругами у меня под глазами, придававшими мне побитый вид, она пообещала мне сделать это.

Но меня не обманешь. Я знаю, что этот текст хранится где-то у нее в кабинете.

* * *

Как-то утром я нашла в почтовом ящике новое письмо.

На сей раз оно было подписано.

Мне приходило в голову, что Л. может быть автором этих писем. Но я ошибалась. Это была не она. А жаль.

Больше я писем не получала.

Спустя несколько недель домой вернулся Поль. Однажды утром, когда мы с ним обсуждали какую-то книгу, которую он только что дочитал и которая его сильно потрясла, так вот, однажды утром, когда я объясняла сыну, что некоторые тексты могут по нескольку дней, а то и недель преследовать нас, я вспомнила роман Дэвида Ванна «Саккван-Айленд», чтение которого надолго лишило меня сна, и ту знаменитую страницу 113, оставшуюся в памяти читателей этой книги, словно невероятный шок (там роман резко сворачивает в драму, которую мы предчувствуем с самого начала, но одновременно жутким и совершенно неожиданным образом). Я поднялась, чтобы взять томик, стоявший в книжном шкафу. Это совершенная чернуха, и мне бы не хотелось, чтобы Поль специально ее читал, однако я искала подтверждения чудовищному воспоминанию, оставленному во мне той страницей. Стоя перед ним, пересказывая в нескольких словах сюжет и объясняя, что я потом узнала о причинах, побудивших Дэвида Ванна написать этот роман, я открыла свой экземпляр на странице 113 с загнутым уголком. Пробегая взглядом строчки, я вдруг умолкла.

Описание, находившееся у меня перед глазами, почти слово в слово совпадало с рассказом Л. о самоубийстве ее мужа. По мере чтения я убеждалась, что все, что могло показаться совпадением, разумеется, не могло им быть: рассказывая мне о смерти Жана, Л. основывалась на этой книге, этих словах. Уединенность, снег, маленькая хижина, служившая им приютом, выстрел, возвращение в хижину и это ужасное зрелище, описанное ею мне в машине, все было на месте. Все совпадало.

В страхе я бросила книгу на пол.

Мы с Полем вышли прогуляться. Нервная дрожь, которую я почувствовала, не покидала меня до вечера.

Ближе к ночи я не могла уснуть из-за смутной догадки. Я стояла перед книжным шкафом и вслух, как это делала Л., читала названия книг, теснившихся на полках. Всех подряд. Полку за полкой.

В постели, лежа на спине, я не могла уснуть, прислушивалась к каждому шороху. И я поняла: все, что Л. рассказала мне о своей жизни, каждый случай, каждая история, каждая подробность были взяты из книг моей библиотеки.

Я надела свитер и джинсы, зажгла весь свет в гостиной и задернула шторы. И до утра методично вспоминала откровения Л., одно за другим.

А потом я стала скользить пальцем по книжным корешкам – и нашла.

Л. черпала понемногу отовсюду, не отдавая предпочтения какому-то жанру, из французских романов или иностранных. Общего во вдохновивших ее текстах было то, что все они были написаны современными авторами. Сцена смерти ее матери почерпнута, без всякого сомнения, из романа Вероник Овальде. Описание характера отца во многом взято из романа Гиллиан Флинн. Я нашла в романе Алисии Эриан, почти слово в слово, жуткий визит соседа. Рассказ о том утре, когда Л. проснулась с пересохшим горлом, неспособная издать ни звука, и сцена возвращения голоса в точности копировали события, описанные в романе Дженнифер Джонстон. Что до встречи с будущим мужем во время забастовки транспортников, она вышла прямиком из книги Эмманюэль Бернхайм.

В последующие недели я продолжала обнаруживать связи, соединявшие рассказы Л. с моей библиотекой.

История Зигги, ее воображаемой подружки, была причудливой смесью новеллы Сэлинджера и романа Ксавье Момежана, который Поль изучал в колледже и который по неизвестной мне причине стоял в гостиной вместе с моими книгами.

Слушая тогда, как Л. вспоминает свою жизнь, я испытывала странное, знакомое чувство. Ее рассказы будили во мне отклик, позволявший думать, что у нас с ней много общего на очень личном уровне. Что-то необъяснимое. Какой-то отпечаток иного времени. И только теперь я поняла природу этого отклика.

Я и сегодня не понимаю, зачем она ломала передо мной эту комедию. В силу какого вызова, какого неприятия. Но я романистка, так что одну за другой рассмотрела все гипотезы.

Л. умышленно питалась моим чтением, моими книгами, чтобы предложить мне версию своей жизни, состоявшую из ярких сцен, выбранных не случайно, а сознательно, потому что думала, что они неосознанно проникнут в меня, подобно мощным гормонам, призванным вызвать желание написать мою собственную историю. Л. исходила из принципа, что мне нравятся эти книги (раз я их сохранила), поэтому реминисценции их способны войти в резонанс с моей собственной историей, а особенно со скрытой книгой.

Или же Л. развлекалась, бросая мне вызов. Со знанием дела. Она старалась почти слово в слово рассказывать мне истории, которые я читала. Она все больше и больше заигрывалась. Рискуя, что я обнаружу подлог и скажу: да ведь я все это читала! – Л. начинила свою речь эффектами вымысла, чтобы посмотреть, сумею ли я об этом вспомнить. Возможно, она хотела доказать мне, что эти книги оставили во мне лишь туманный, смутный, едва различимый след. В таком случае она ошибалась. Я помнила об этих книгах, а о некоторых – очень подробно. Но я поверила ей и никогда не подвергала сомнению ее слова.

Еще я подумала, что Л. расставила мне ловушку совсем другого рода, в которую на сей раз я прыгнула сама. Л. знала, что, оживляя таким образом во мне помимо моей воли глубокое впечатление от прочитанных текстов, она пробудит во мне желание написать о ней. Я-то думала, что предала ее, но это именно то, чего она хотела. Стать моим сюжетом. И подвести меня, независимо от моей воли, к плагиату у любимых авторов.