Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, конечно, попридержал язык за зубами: сказать такое женщине откровенно может только самоубийца.
– Нет задачи труднее, чем доказывать очевидное, – ухмыльнулась жена по завершении экзекуции. Я ответил свирепым молчанием. И она пояснила: – На самом деле, ты меня любишь. Просто, боишься в этом признаться.
Черта с два она меня возвратила. Выйдя парой из зоопарка, я тут сбежал, смешавшись с толпой у метро. Тем не менее, день был испорчен. Чего стоит моя свобода, если в любой момент жена может возникнуть из-под земли? Во мне опять пробудился вулканчик мужской злобы. Пока ждал электричку, купил сигарет. Решительно закурил. А когда прибыл на дачную станцию, зашел в магазин у платформы, взял пару бутылок пива и, раз уж такое дело, – водки, сомнительного розлива. До яхты добралась одинокая водка. Да и та довольно-таки неполная. Возможно, поэтому я затеял возиться с ремонтом, почуяв прилив созидательных сил. И напрасно. Поднимая на палубу ящик с яхтенным инструментом, потянул плечо, да так «удачно», что не смог больше работать. Я был в ярости. Вот так, одним днем, моя жизнь одиночки внезапно разладилась.
До заката пил, курил и читал Достоевского – «Бесы».
В ближайший за этим уикенд она приперлась «к себе на дачу». В следующий выходной я улизнул в город якобы по делам. Она раскусила мою тактику супружеского саботажа и повадилась по будням отлавливать в лаборатории. Потребовала ключ и сделала себе дубликат. Могла нагрянуть, когда заблагорассудится. Ее визиты, как правило, заканчивались, юридически говоря, склонением к действиям сексуального характера.
А однажды раздался звонок у входа в лабораторию. Не знаю, почему, но мне стало не по себе. Что-то такое почудилось. С замиранием сердца я, крадучись, припал к дверному глазку… Сердце остановилось.
У калитки стояла Мира.
Она стояла на дорожке, залитой безжалостным солнцем, одна, посреди зоопарка, города, потной и душной жизни – и смотрела на меня сквозь железную дверь, сощурившись от слепящего света. Я видел лицо с рельефными носогубными складками, с неидеальными, естественными губами, с нервной бледностью кожи в ярких розовых пятнах. Сердце всхлипнуло и опять застучало…
– Я, наверное, страшная? – первым делом улыбнулась она. – Вся распухла, как покусанная насекомыми, да?
– Ты самая красивая на всем белом свете.
– Я просто наплакалась… Не могу без тебя…
И бросилась мне на грудь.
Пришли мы в себя уже только в лаборатории, в интимном сумраке, на скрипучем диване. Наша одежда была разбросана в радиусе любовного взрыва. Мы лежали, слипшись телами, осознавая свершившийся факт. Особенно я. Было над чем крепко подумать. По моим нервам текла нежность – и грусть.
Она затеяла массировать мне плечо. Оказывается, в пылком самозабвении, я, ойкнув, взболтнул о нелепой травме. Мира взялась меня восстанавливать. Ее руки, оставаясь приятными, мягкими, ласковыми, обрели упругую твердость профессионала. Я невольно задумался о ее нелегкой работе, ее жизни, ее женской судьбе. Что ее ждет? Лучше б она меня бросила. Без меня у нее появился бы шанс. А со мной? Сколько это может продлиться? Год? Два? А время уйдет. Я давно уже в том удручающем возрасте, когда иллюзии исчезают, и даже самая притягательная – не повод для перемен. И удручает меня не невозможность удержать любимую женщину, а невозможность удержать до смерти любовь.
Она перевернула меня на спину.
– Ну, что загрустил?
– Знаешь, ты такая красивая… Когда я смотрю на тебя, мне просто хочется плакать.
– Лучше бы ты хотел трахаться!
Она рассмеялась игривым хулиганистым смехом и принялась целовать меня, сползая все ниже.
– Мира, тебе нужен десяток таких, как я.
– Будем работать с тем, что есть…
Да: любовь – это власть. Она может миловать и может казнить. Может сводить в гроб и может воскрешать к новой жизни. Меня опять потянуло отдаться. Ведь отдаться любви – не то же самое, что покориться злой воле самки.
А едва мы закончили, я сказал, пора одеваться, поскольку кто-нибудь может внезапно прийти. Не стал уточнять, что «кто-нибудь» – это жена. Зачем омрачать романтическую иллюзию? Скажем прямо: я был – аморальный тип. Однако в нравственном плане не чувствовал себя в чем-то неправым. Мораль приблизительно так же отлична от нравственности, как вольер зоопарка от вольного лона природы. Жизнь человеческая лишь тогда и достигнет гармонии, когда нравственность и мораль станут тождественны и сольются в одно. Утопия? Нет – идеальная цель, которая когда-нибудь должна стать реальностью.
Мы благополучно дошли до метро. Чмокнувшись, разъехались в разные стороны. Ни о чем конкретно на будущее не условились, и было так грустно, так больно, так упоительно… Под грохот вагона пришла эсэмэска: «Я нашла тебя не для того, чтобы потерять». Я вздохнул и забил ее номер в свой единственный телефон. Чего уж там, глобализация так глобализация.
Смерть поджидает нас в собственном доме.
В единственный день, когда я заехал домой, ибо не мог отмахнуться от законной жены, мне вдруг позвонила мама: отцу стало плохо, вызвали «скорую», едут в больницу.
На этот же день жене назначили операцию.
В голове повисла гулкая пустота. Чуть оклемавшись от вращения мебели, я тут же перезвонил и начал сбивчиво объяснять, почему не смогу тотчас приехать. Мама перебила: «Не рвись, сынок, справимся. Ты все равно ничем не поможешь. Жену береги. Тебе нужно продолжать жить».
Я не знал, что сказать. Что думать, что делать. Обезволено слушал, как в телефоне воет сирена.
Тут закряхтел слабый голос отца: «Сынок… ты это… если что… не бросай маму». Я с трудом проглотил душный комок. «Папа, держись! Ты не должен отчаиваться!»
«Все нормально… Начиная с какого-то возраста, отчаянье не может не быть постоянным ингредиентом душевного коктейля… – Длинная фраза далась ему тяжело. Он хотел засмеяться, но вышла дерганая одышка. – Только… только возраст этот начинается задолго до старости… Помни об этом… Ну все, что-то я заболтался, бывай. Остальное тебе мама расскажет…»
Операция называлась «блефаропластика». После удачных опытов с «Ботоксом» и губным гелем, жена рассудила, что состояние век ее старит. В день операции я обязан ее поддержать.
На корпоративной машине мы доехали до «Клиники Красоты», я промаялся, пока ей кромсали веки, а затем уже в качестве водителя доставил домой. Тут я переквалифицировался в сиделку. За пациенткой требовался уход. Кормление из ложечки, прогулки до туалета, лед на глаза, обезболивающие, выслушивание нытья. Что до последнего – испытание не для слабонервных: в нездоровье человек делается капризным, и если на бойкую вспыльчивость я раньше всегда реагировал глухотой, то на беспомощное раздражение пришлось являть чуткость ангела. Ну я-то ладно, я потерплю. Но вот она? Ради чего? Поглядывая на ее обновление, я понимал бессмысленность косметических мук. Теперь я знал: лицо как маска – это «Ботокс», губы как пиявки – это гель, а глазки как орешки – это блефаропластика. Первая мысль – сколько этой красотке лет? Да и вообще. С некоторых пор, при некотором мужском опыте, женщина утрачивает привлекательность в принципе. Женщина как класс, как биологический вид.