– Конечно. Он бы полностью с тобой согласился, Бара. Ни один нормальный человек не мог бы пожелать для себя такой вечности. А нам надо выбираться отсюда, понимаешь?

– Но как? – обычно Соне не требовалось чужого совета, чтобы найти выход даже из самого отчаянного положения. Но сейчас ей было просто необходимо, чтобы кто-то другой принял ответственность на себя. Не всегда удается оставаться сильной.

Прежде чем Эльбер успел хоть что-то ответить, дверь камеры распахнулась. Охранник, который вошел туда, выглядел на редкость странно и двигался, словно во сне, или как огромная, нелепая живая кукла. За ним следовали Гэмбан и Хэйдзи. Молча поклонившись замершим в недоумении и тревоге Эльберу и Соне, они склонились над телом Таймацу.

– Что вы делаете? – спросила Соня, не желая подпускать их к своему другу – даже мертвому. – Что еще вам от него нужно?!

– Он должен вернуться на Острова, – сказал Хэйдзи. – Нам следует забрать его туда, откуда он пришел в Хайборию.

– Соня, это правда, – подтвердил Эльбер. – Островитяне считают, что быть похороненным в любом ином месте для них равносильно несмываемому позору. Нам не следует мешать этим людям. Они знают, что делают.

– Но они считали Таймацу отступником! – не сдавалась Соня. – Он для них хуже собаки!

– Нет, – возразил Хэйдзи, решившись снизойти до того, чтобы давать какие-то объяснения не человеку, к тому же женщине. – Он совершил ритуальное самоубийство. По нашим законам, теперь он вернул себе лицо и имя. Наши боги приняли его.

Тогда Соня, словно окаменев, замерла и не произнесла больше ни слова, пока Хэйдзи и Гэмбан проносили мимо нее тело своего брата.

Что до охранника, он по-прежнему не предпринимал никаких попыток воспрепятствовать также ей и Эльберу покинуть камеру. Бритунец, не собираясь прямо сейчас выяснять причину столь странного поведения этого человека, потянул Соню за руку, увлекая ее за собой.

…Коувилар, очнувшись и отчетливо вспомнив все, что произошло в течение ночи, с ужасом подумал о том, уж не сошел ли он с ума. В самом деле, у него в руках были столь сильно ненавидимые им инородцы, совершившие, как минимум, два страшных убийства, причем один из них – беглый невольник, которого следовало передать его господину. А вместо этого им самим, главой охраны Бельверуса, внезапно овладела полнейшая апатия, и он лично распорядился попросту отпустить их всех! Женщину, бритунца, даже того самого невольника, лица которого Коувилар не мог вспомнить, как ни старался. Только какое-то бледное расплывчатое пятно и ярко-синие холодные глаза, взгляд которых проникал, кажется, в самую душу. Как же его звали? Какой-то князь из Ванахейма… И как он, Коувилар, теперь объяснит собственные нелепые, безумные действия королю? Ведь даже убитого, который был сюда доставлен, не удалось отыскать – тело бесследно исчезло, словно его и не существовало. Хуже того, разве возможно кому-либо рассказать, что он видел, как жуткий ванир с ледяными глазами поднялся в воздух и затем превратился в ничто, в туман? Мучительно пытаясь придать своему отчету хоть какое-то правдоподобие, он не мог унять дрожь, волнами проходящую по всему телу.

Еще одним человеком, пребывавшем в весьма похожем состоянии, была Араминта. Стоило ей увидеть Огдена, как девушка едва не лишилась чувств. Перед нею был, несомненно, человек, но в то же время, она безошибочно узнала в его чертах то существо, которое до полусмерти испугало ее накануне. Она открыла было рот, чтобы закричать, выдавая его охране, но тут Огден располагающе улыбнулся и прижал палец к губам. Минта не смогла издать ни звука, и сразу же за тем он начал растворяться в воздухе.

* * *

Чем дольше Аргеваль слушал непривычно сбивчивую речь Коувилара, тем сильнее становилось его недоумение. Что произошло с главой охраны? Откуда эта нерешительность, неспособность представить четкую картину того, что творится в столице Немедии?

– Я не счел возможным применить никаких мер, даже в рамках закона, к людям, которые находятся под твоим личным покровительством, господин, и представляют для тебя особую ценность. Полагаю, что поступил правильно, сохранив их неприкосновенность, а не заключив под стражу, как обошелся бы с кем угодно иным.

Доказательство тому – то, что они, в свою очередь, не предприняли попытки немедленно покинуть Бельверус, бежать и скрываться, вероятно, не ощущая за собой вины. Твоя воля и твоя власть поступить с ними так, как пожелаешь, и если предашь их в мои руки, я в точности исполню все, что ты прикажешь относительно них, но…

– Ты нынче что-то особенно многословен, Коувилар, – не выдержал король, поняв, что глава охраны, похоже, готов плести свои нелепые оправдания до бесконечности. – Мне сообщили – между прочим, еще прежде, чем это соблаговолил сделать ты сам – что жена бритунца обвинялась в убийстве, но ты распорядился отпустить ее…

– Э-э… никаких доказательств нет. Она всего лишь оказалась рядом с неким зарезанным человеком, но едва ли женщина была в действительности способна нанести ему смертельный удар такой точности и силы.

– Да? Я слышал другое… Что касается Эльбера, его застали в обществе юной Араминты, которую считали похищенной, о чем бритунец прекрасно знал, но удерживал ее в своем доме. Насчет способностей рыжеволосой аквилонки я ничего сказать не могу, а вот Эльберу явно мало простолюдинок и шлюх, ему подавай только лучшее… – вопреки ожиданиям Коувилара, Аргеваль откровенно рассмеялся. – Один раз женщины его уже погубили, так нет же – он снова ищет похожих подвигов! Поразительно. Таких людей, вероятно, жизнь ничему не учит. А что говорит ее отец?

– Ишум? Ничего. Он, кажется, даже рад, если бритунец положил глаз на Араминту, хотя и несколько смущен. Она же сама утверждает, что действительно была похищена каким-то существом, но потом оно ее отпустило. И Араминта, якобы, ничего не помнит. В доме Эльбера она, по ее словам, оказалась потому, что пыталась обратиться за помощью к нему и Соне, опасаясь, что неведомый похититель продолжает преследовать ее.

– Получается, что никто никого ни в чем не обвиняет, кругом одни невинные, законопослушные жители Бельверуса, и охране остается лишь радоваться, что посчастливилось нести службу в такое на редкость спокойное время. Ладно, Коувилар. Нынче же доставь бритунца ко мне, я сам с ним поговорю. Или ты… боишься его? Боишься, потому что не понимаешь. Напрасно! Поверь, он всего лишь ничтожный человек, такой же слабый и подлый, как вообще все люди… – Аргеваль время от времени становился склонен к философским обобщениям.

…Эльбер явился в его покои незамедлительно, и вместе с ним – Соня, готовая разделить со своим Муонгом любой приговор судьбы и ожидавшая некоей новой катастрофы. Однако создавалось впечатление, что король настроен весьма благодушно, хотя в этом таилась особенная, пока тщательно скрываемая угроза.

– Эльбер, друг мой, – начал он, – я смотрю, ты все никак не уймешься. Вот – настоящий мужчина, достойный восхищения! И женщину нашел себе под стать – верно ли говорят, Соня, будто ты сильная колдунья? Можешь не отвечать, иначе тебе неизбежно захочется произнести какую-нибудь ложь, у женщин это получается словно само собою, и ты отнюдь не исключение… Да, так о чем это я? Видишь ли, Эльбер, как ты помнишь, я и сам не чужд творчеству, и мне знакомы взлеты души, оставляющие далеко внизу мышиную возню государственных дел. Насколько бы важными они ни казались сейчас, к вечности это не имеет никакого отношения, не правда ли? Знаю, знаю, ты не слишком высокого мнения о моих скромных талантах, которым далеко до твоих собственных. Я тоже не забыл, как божественно ты играл, и не случайно весь Бельверус в восторге рукоплескал тебе, так, что стены Килвы дрожали! Ты дарил мне немало радости, являясь истинной живой жемчужиной среди множества жалких стекляшек. Своей игрой ты вызывал у меня слезы восхищения, я нимало не стыжусь в этом признаться, и уверяю тебя, с тех пор, как мы расстались, никто более не поднимался до таких высот. Я тщетно искал подобного тебе среди актеров, но всякий раз испытывал лишь очередное горькое разочарование. О, ты знал, что такое искусство драмы, друг мой, и владел им в совершенстве, так же как мечом, когда сражался на арене. Тебе не было и до сих пор нет равных, поверь мне как ценителю, а не королю.