– Конечно, я выезжаю не в первый раз.

– Советские деньги провозите?

– Да, – Долгушин достал бумажник, – двадцать пять рублей. Обратная дорога, такси.

– Я понимаю, но вы их забыли указать в декларации.

– Я впишу.

– Лучше напишите все заново.

Долгушин посмотрел в зал, его группа уже сдавала багаж.

– Не беспокойтесь. – Второй таможенник взял его чемодан и отнес на весы, положил на ленту транспортера.

– Не беспокойтесь, – сказал инспектор, – вы успеете.

Он быстро оглядел декларацию, поставил штамп.

– Вот ваш квиток на чемодан. Счастливого пути.

– Спасибо.

Долгушин прошел контрольный турникет и зашагал к пограничникам. Его группа уже оформила все выездные формальности, и он обрадовался этому. Ему хотелось пройти свой последний путь одному. Заполнив контрольный листок, Юрий Петрович протянул паспорт пограничнику. Молодой сержант в зеленой фуражке внимательно проглядел его, поставил штамп КПП «Москва».

– Проходите, счастливого пути!

– Спасибо.

Ну вот он и за границей. И хотя идет Юрий Петрович еще по переходам Шереметьева, он уже попрощался с Москвой.

Бар. Здесь торгуют на валюту. Он словно преддверие того мира, в который через несколько часов попадет Долгушин.

Нельзя унести родину на подошвах сапог.

Дурак он был, Дантон, хотя и числился в трибунах Конвента.

Долгушин шел сквозь разноголосый мир. В зале перед баром говорили на всех языках мира. Нет, это не зал аэропорта, это первая станция его поезда, перед конечной остановкой. Здесь даже пахло иначе. Дорогими духами и сладким соусированным табаком.

Долгушин удобнее перебросил на руке плащ и, помахивая кейсом, пошел к галерее, надо догонять группу.

Через стеклянные окна он видел большие машины со знаками мировых авиакомпаний. Читал названия. И они сладкой музыкой звучали в его голове: «Люфтганза», «Пан-Америкэн», «Сабена».

Он шагал по застекленной галерее, уверенный, собранный, удачливый. Перед посадкой в самолет он вытрет о ступени трапа подошвы ботинок. Ничего не надо уносить с собой. И тут Долгушин увидел человека, стоявшего прямо посередине галереи. Он стоял твердо, по-хозяйски, чуть расставив ноги. Пиджак его был расстегнут, и Долгушин увидел кобуру пистолета, высящую на ремне. Теперь границей для него стал этот человек. Он закрывал собой тот мир счастья, в который должен попасть Долгушин.

Внутри его все похолодело, и страх, неосознанный и внезапный, сжал сердце, заставив его биться тревожно и гулко. На секунду потемнело в глазах. Но он все равно продолжал идти, словно лунатик. Долгушин не заметил и не понял, откуда взялись два молодых парня. Они держали его за руки, он стоял, но мысленно все равно шел по этой знакомой ему стеклянной галерее к дверям, где проверяют билеты, автобусу, потом к трапу…

– Гражданин Долгушин? – Высокий человек подошел к нему вплотную.

Долгушин кивнул, горло сжало, и он не мог произнести ни слова.

– Юрий Петрович?

Он опять кивнул. Высокий полез в карман пиджака, вынул красное удостоверение, развернул.

– Уголовный розыск. Прошу следовать с нами.

Один из сотрудников защелкнул на его руках наручники. Долгушин дернул руками. Холод металла на запястьях вывел его из состояния прострации, и он покатился по полу, крича хрипло и задушенно.

* * *

Кафтанов сидел в кабинете, сбросив генеральский китель, без галстука, в расстегнутой форменной рубашке.

– Как? – спросил он вошедшего Вадима.

– Привез.

– Ну, слава богу, а я уж начал думать, что ты его в Париж отпустил.

– Да нет, – Вадим сел, потер лицо ладонями, – привез.

– Как он себя вел?

– В шоке. Двадцать шагов до летного поля оставалось.

– Садист ты, Орлов.

– Так это не я придумал.

– Ну, значит, мы с тобой садисты. Что-нибудь есть? Вадим достал бумажник, вынул чек. Кафтанов посмотрел, присвистнул:

– Подпись-то Корнье. Теперь мы с ним по-другому поговорим.

– Неужели улик мало?

– В нашем деле всякое даяние благо.

Кафтанов вышел из-за стола, сел напротив Вадима.

– Ты молодец, Вадик, ты даже не знаешь, какой ты молодец.

– Почему же, – ответил Орлов, – знаю. Еще как знаю.

– Невежа ты, – рассмеялся Кафтанов. – Есть повод, можем вполне позволить себе по пять капель.

– Идея. А где?

– Естественно, у тебя. Ты же молодец, а не я.

Зазвонил внутренний телефон. Кафтанов устало поднялся, снял трубку.

– Кафтанов… Так… Так… Сейчас приедем.

– Что случилось? – лениво поинтересовался Вадим.

– Долгушин твой косит под сумасшедшего.

– Долгушин? – Вадим расхохотался.

Он вспомнил каменное лицо задержанного, когда в отделении милиции в аэропорту они обыскивали его вещи.

– Пойдем в изолятор, посмотрим.

Они вышли из кабинета, по лестнице спустились вниз, пересекли пустой двор.

– Ну, что у вас? – спросил Кафтанов дежурного.

– Кричит, лает, головой об стенку пытался биться.

– Где он?

– В шестой, товарищ генерал.

Они прошли мимо одинаковых дверей, смотрящих в коридор глазами «волчков», остановились у шестой камеры. Дежурный отодвинул засов, распахнул дверь. Долгушин сидел в углу на корточках и жевал кусок полотенца. Глаза у него были вытаращены, волосы стояли дыбом, лицо измазано пылью. Как он был не похож сейчас на лощеного господина, небрежно и упруго шагавшего по аэропорту! Долгушин смотрел на них и пытался проглотить кусок тряпки, лицо его исказила брезгливость, в глазах жили злоба и осмысленность.

– Слушай, Каин, – Кафтанов сел на нары, – ты нам не устраивай Малый театр. Я сейчас вызову специалистов из Института Сербского, и они тебя расколют в три минуты. Мы здесь не таких видели. Ты лучше о завтрашнем подумай. Хочешь в суд молчком пойти – иди. Улик у нас хватит. Только помни: твои подельники все на тебя спишут. Наташа твоя распрекрасная, Корнье и Рыбкин, он же Липкин.

Долгушин вскочил, выплюнул тряпку.

– И его нашли? – зло выдавил он.

– А как же. Нам за это деньги платят. Ты лучше возьми бумагу и карандаш да напиши все о Корнье. Иначе контрабанда пойдет на тебя, а кроме того, он обвиняет тебя в связи с какими-то англичанами.

– Сволочь.

– Точно, Долгушин, сволочь он. Вот ты о нем и напиши. Суд у нас во внимание принимает одно – поведение человека на предварительном следствии. Думай.

Кафтанов встал и зашагал к дверям.

В коридоре он сказал Вадиму:

– Уголовники, конечно, сволочь и мерзость. Но, на мой взгляд, они лучше, чем такие, как Долгушин.

– Это почему же? – удивился Вадим.

– Они враги открытые, а этот жил среди нас, прикидывался человеком и гадил. Черт его знает, как все изменилось нынче.

Вадим открыл дверь, и они вошли в квартиру. В его комнате горел свет.

– Кто у тебя там? – удивленно спросил Кафтанов.

Марина, услышав стук двери, вышла в коридор и увидела Вадима и человека в генеральской форме.

– Знакомься, Андрей, – сказал Орлов, – моя жена.

Марина протянула руку, улыбнулась.

– Сейчас стол накрою, проходите