— Ого, вот это переговорщица. Из тебя выйдет отличный адвокат.

Я пожала плечами.

Агент Комплекс прошла вслед за нами на кухню. Мы с Тоби сели на табуретки у стойки. Папа стал разогревать нам булочки с корицей на шестиконфорочной газовой плите. Фреска над плитой изображала Младенца Иисуса, под ней стояли слова: «Блаженный Иероним, 1799». Мне было интересно, что агент Комплекс думает о том, почему мы живём в бывшей католической церкви и почему гостиная представляет собой гигантское открытое пространство с высоченным потолком, где вместо скамеек для прихожан стоят два амбарных стола, множество полок с книгами, деревья и цветы в горшках и два красных дивана с шестью подушками. Мне было интересно, что она думает о радужном блеске света, в котором переливаются светлые волосы Тоби.

— Грета, — сказала агент Комплекс, постукивая костяшками пальцев по мраморной стойке, как бармен. — Твоя тётя Вайолет ничего тебе не говорила о том, куда собиралась прошлой ночью?

Я приказала себе не моргать. Я всем телом ощущала, как меня режут, меня разрывают на куски жуткие противоречия. Я ненавидела ложь. Я всегда говорила только правду. Но в тот момент я посмотрела агенту Комплекс прямо в глаза и ответила:

— Нет, конечно. С чего бы?

Я должна была хранить тайну тёти Вайолет, если надеялась ещё когда-нибудь её увидеть.

— Детка, — спросил папа, оторвавшись от своего занятия, — ты уверена? Ты очень поможешь офицерам, если что-нибудь вспомнишь.

Я заметила, что его трясёт и он изо всех сил старается остановить эту дрожь. Я знала, что в тот момент он собирал по молекулам все силы, чтобы сохранить эту тайну для всех нас. Повернувшись, я увидела маму, рыдающую в углу, и трёх агентов вокруг неё. Теперь, уже повзрослев, я вспоминаю эту сцену и понимаю, насколько мы все были изолированы в нашем собственном восприятии горя. Мама, которая думала тогда и, наверное, думает до сих пор, что её сестра погибла. Папа, может быть, тоже, хотя я подозреваю, что в тот день он понял: у нас с Тоби другое горе, мы знаем, что Вайолет жива, но мы никогда её не увидим, — потому что папа не настолько зациклен на отрицании, как мама. И всё же в тот момент он должен был взять себя в руки перед федеральными агентами.

— А где она сейчас? — спросила я, обернувшись. — Где тётя Вайолет?

Агент Комплекс посмотрела на папу, а он опустил глаза в пол, выложенный тосканской плиткой, и лишь спустя несколько минут вновь поднял их на меня.

— Скорее всего, погибла вчера ночью при взрыве. Мне очень жаль.

Я втянула шею, подняла плечи до ушей, как делала всегда, обороняясь. Тоби спрыгнул с табурета и пробежал мимо собравшихся в гостиной и по коридору в свою спальню. Но я заставила себя не двигаться с места, потому что мне нужен был ещё один факт.

— Они нашли её тело?

Агент Комплекс внимательно посмотрела на меня, моргнула, и я поняла: она знает, что я что-то знаю. Медленно, глядя мне в глаза, будто пытаясь что-то выяснить, она ответила:

— Нет.

Прежде чем она смогла проверить свою теорию, я как могла изобразила шок и рванула вслед за рыдающим Тоби. Захлопнула за собой дверь спальни с табличкой «Отец Эммануил» и всю дальнейшую жизнь продолжала отрицать какие-либо сведения о планах тети Вайолет.

Федералы провели несколько пресс-конференций по поводу уничтожения компании «Маркхэм», отметили, что никто не пострадал, кроме самой преступницы, Вайолет Винет. Они называли её чокнутым конспирологом, они арестовали уборщика, который с готовностью признался, что во всём виновата тётя Вайолет, а он лишь пошёл у неё на поводу. Пока тянулись все эти первые пресс-конференции, я начала подозревать, что федералы врали насчёт смерти тёти Вайолет, чтобы сдержать ситуацию и успокоить общественность. Закрыть дело.

Но я поняла по тому только, как моргнула агент Комплекс и как долго она тянула с ответом на вопрос, нашли ли они тело тёти Вайолет, я поняла — они считают, что ей удалось сбежать.

Агенту Комплекс сейчас шестьдесят два года, и она на пенсии, но по-прежнему каждые два-три года навещает меня, надеясь вынюхать, не слышала ли я что-нибудь. Теперь она говорит, что взрыв в Маркхэме — «ускользнувшее дело» и что сейчас, даже на пенсии, ей всё еще «любопытно». Те агенты, что унаследовали её нераскрытое дело, тоже порой звонят мне и задают вопросы, изображая хороших копов. Звонят журналисты, звонят исследователи, звонят документалисты. Я никому из них не сказала ни слова о том, что тётя Вайолет навещала нас, пока мне не исполнилось пятнадцать, а Тоби — одиннадцать. Он тоже держит язык за зубами.

Первый раз она пришла ко мне тоже в полнолуние, спустя где-то месяцев восемь после взрыва. Летучие мыши-ведьмы той ночью вновь кружились за стеклом, поэтому, когда она постучала в окно моей спальни, я вновь рассказала самой себе фантастическую историю о том, как летучая мышь стала настоящей ведьмой. Я вздрогнула и спряталась под одеяло, но тут снова раздался стук. Я высунула голову, увидела лицо тёти Вайолет, подняла стекло.

Она стояла на приставной лестнице, обычно лежавшей в папином флигеле.

— Отец Эммануил, — сказала она, — я ищу покаяния.

Это была одна из наших шуток.

Я улыбнулась и едва не расплакалась от счастья. Хотя её длинные светлые волосы теперь стали короткими и чёрными, хотя на ней был зелёный комбинезон дворника с бейджиком «Рина», это была она, тётя Вайолет. Меня лишь немного смутили её фиолетовые глаза.

— Что у тебя с глазами?

— Это красные контактные линзы. С синим дают такое сочетание — жутковато, да? Надо ещё над этим поработать.

— Тётя Вайолет, — прошептала я. — Ты жива? Ты не призрак? Ты …

— Тсс, — сказала она и оглянулась через плечо. — Послушай, девочка моя, я не чёртово привидение, и ты в них не веришь — забыла? Я такая же настоящая, как эта чёртова лестница. Всегда доверяй своему восприятию и своим инстинктам, я тебе это говорила сотни раз. Ты же всё помнишь, правда? Никогда в них не сомневайся. Никому не позволяй сбить тебя с толку. Ясно?

— Да, тётя Вайолет.

— Теперь слушай. Я заскочила на минутку, чтобы сказать, что люблю тебя и что ещё вернусь. Не забывай, это наш секрет. Мне нужно спрятаться, что очевидно. Но я приду ещё. Не знаю когда. Мне нужно, чтобы ты об этом знала.

— Я скучаю, — призналась я и изо всех сил напрягла живот, чтобы голос не задрожал, и вытаращила глаза, чтобы они не наполнились слезами. Порой