Небо до сих пор было укутано серой пеленой, и чем ближе я подходила к Граунд-Зиро, тем больше она сгущалась. В какой-то момент у меня запершило в горле и стали слезиться глаза. Спина и руки ныли так, что, казалось, они самовольно готовы сбросить поклажу. По дороге я и впрямь споткнулась и уронила сумку на асфальт. Разнесенный эхом стук от падения был оглушительным, будто выстрел из пушки, и хотя я понимала, отчего он возник, ноги мои сами собой подкосились от испуга. Тишина вокруг казалась такой неестественной, что если что-то нарушало ее, то неестественным казался сам посторонний звук.

Пепел лежал повсюду. И чем южнее я пробиралась, тем толще и гуще был его слой. Еще недавно зеленые листья деревьев и кустарников, нарядные витрины бутиков и кафе были серо-белыми. Даже манекены так густо усыпал пепел, что праздничной одежды на них было не различить и они казались нелепыми гипсовыми статуями.

Прошел час или около того, прежде чем я доковыляла до Граунд-Зиро. До меня стали доноситься звуки: натужный хрип грузовиков, металлические голоса раций и мегафонов и лай полицейских собак. Кадры разрушений я видела по телевизору и в газетах, но, глядя на экран, даже вообразить не могла, насколько они колоссальны. Акры и акры искореженного металла и вздыбленного бетона, над которыми все еще подымался дым и кое-где на поверхность прорывались пожары. Среди курганов из металла и бетона виднелись темные точки — спасатели, черные от копоти и мокрые от пота, не оставляли надежды отыскать среди развалин тех, кто чудом оставался в живых.

Долго вглядываться в эту картину я не стала: мне это показалось неуважением и к спасателям, и к тем, кто еще мог быть под обломками. Я тоже спешила, потому что мне нужно было спасать тех, за кого я была в ответе.

Завернув за угол, я попала на свою улицу и почувствовала, как от волнения трясутся колени. А что, если мой дом окажется заперт и всеми покинут, как в истории того парня из зала ожидания в ASPCA? К моей несказанной радости, дверь в дом была открыта, а внутри находились Том, консьерж, и Кевин, суперинтендант. Я общалась с ними миллион раз, полуофициально и полудружески, и была настолько рада их видеть, что уронила сумку на пол и бросилась их обнимать.

— Вы здесь! — ликовала я, по очереди побывав в их медвежьих объятиях. — Не могу поверить, что вы и впрямь здесь!

— А мы и не уходили, — ответил Кевин. Я знала, что у него большая семья: восемь детей, двенадцать собак и бог знает сколько кошек. Все они ждали его в Квинсе, который отсюда отнюдь не рукой подать. — Если бы мы ушли, то, возможно, просто не смогли бы попасть назад.

— Ты даже не представляешь себе, насколько ты прав! — Улыбка никак не хотела покидать моего лица.

— До сих пор не работают телефоны, нет воды и электричества, — оповестил меня Кевин. — Так что задерживаться здесь не советую. Зато уже через день-два обещают восстановить всё как было: мы на одной линии с Товарно-сырьевой биржей.

— А само здание? Окна?..

Кевин посветлел лицом. Он знал о Гомере, поскольку лично следил за установкой специальных «хитрых» защелок на окна, которые не позволили бы маленькому слепому коту при всем желании открыть их.

— Окна не пострадали — с Гомером и кошками все должно быть в порядке.

— Мы, собственно, как раз прочесываем здание в поисках оставшихся домашних животных, — добавил Том, показывая на переноски всех размеров, стоящие по периметру вестибюля. Буквально в каждой кто-то уже сидел: где-то кошечка, а где-то собачка.

— Люди разными путями просачиваются через заграждение. Вот и я уже тут. — Из накладного кармана рюкзака я достала свой фонарик и проверила, как он работает. — Просто покажите мне лестницу.

— Сама справишься? — спросил Том. — Вещей-то много…

— Справлюсь, — уверенно кивнула я. — Присматривайте за теми питомцами, кому хозяев еще ждать и ждать.

Лестница в моем доме была внутренней, без окон, полностью забетонированной. В лестничной шахте без электричества (не работал даже аварийный генератор) было темно как ночью. Единственный луч света бил от моего фонарика.

Мне так не терпелось добраться до своих кошек, что я стала ненавидеть себя за то, что не в силах подняться на тридцать первый этаж без передышки. Мои руки, бедра и спина онемели от того веса, что я на них взвалила. Уже через несколько пролетов пот катился градом. На тринадцатом этаже я дышала уже настолько тяжело, что пришлось сесть на ступеньки, чтобы хоть как-то отдышаться. Мои хрипы гулким эхом отражались от цементных стен лестничной шахты. Я открыла бутылку с водой, сунутую мне Томом в руки, и сделала глоток. Я знала, что если дать волю жажде, то дальше меня схватит судорога и тогда подниматься я буду еще тяжелее и дольше.

Две минуты спустя я продолжила восхождение. Следующую остановку я сделала на двадцатом этаже, потом — на двадцать восьмом. Дыхания почти не хватало, ноги налились и дрожали, но оставалось всего три этажа — отдыхать не было смысла. Когда перед глазами проплыли цифры «31», я чуть не расплакалась. Но слезы эти были благодарными — ну наконец-то мой этаж!

Из-за тяжелой сумки мои пальцы настолько онемели, что лишь с большим трудом я вставила ключи в замок собственной квартиры. Уже с порога я ожидала, что в нос мне ударит запах гари. И он таки ударил — даже шибанул. Но куда сильнее был настоянный запах грязного кошачьего туалета, нечищенного с самого понедельника. Мое сердце заныло. Бедненькие, прожить с ЭТИМ всю неделю!

Я почти боялась заходить в квартиру, не зная, что меня там ждет, но уже беглый взгляд с порога показал, что ничего не сломано и лежит так, как я оставила перед уходом. Единственным отличием были вылизанная досуха плошка для воды и подобранная до последней крошки еда в пустой миске.

Скарлетт и Вашти с грустным видом лежали рядком на кровати и так же разом подняли головы, как только я вошла. Гомер стоял у окна, поджавшись всем телом, будто почуял меня до того, как ключ коснулся замка. Нос и уши подрагивали. Кто там? Кто это?

Я осторожно опустила сумку и рюкзак, боясь испугать своих кошек лишним шумом, и хрипло выдохнула: