Мы ринулись в тесную, темную комнату. Огромные языки пламени скакали по занавескам вокруг кровати брата, покрывала и простыни начали тлеть. Посреди огня и жара ничком лежал Бренуэлл в своем обычном дневном оцепенении. На полу валялись осколки кувшина — судя по всему, Анна пыталась потушить пожар водой, но не преуспела.

— Бренуэлл! Бренуэлл! Проснись! Проснись! — умоляла я, тряся брата, но тот лишь бормотал во сне и безучастно отворачивался.

— Принесите еще воды! — скомандовала Эмили.

Анна выбежала из комнаты. Эмили стащила Бренуэлла с кровати и бесцеремонно уволокла в угол (где он проснулся и прижался к стене, голося от ужаса и смятения), а я швырнула горящее белье в центр комнаты и стала колотить одеялом. Эмили схватила со стула пальто брата и набросила на занавеси. Анна и Марта вернулись с кухни с бидонами воды и присоединились к борьбе с адским огнем. Наконец мы его погасили. Мы стояли в тесной комнатке, кашляли и разгоняли руками дым, окруженные шипением гаснущего пламени. Я открыла окно. Бренуэлл продолжал вопить в углу как полоумный.

— Кретин! — набросилась на него Эмили. — Хватило же дурости уснуть с горящей свечой! Ты мог спалить весь дом!

Остаток дня и весь вечер мы убирались. Только через несколько месяцев нам удалось заменить поврежденные покрывала и занавески. С того дня Бренуэллу запретили жечь свет в одиночестве, и свечи мы теперь постоянно прятали от брата в разные места. Более того, папа, всегда панически боявшийся огня, настоял на том, чтобы Бренуэлл впредь спал в его комнате, на виду. Брату пришлось делить кровать с отцом до конца своих дней.

Пока я работала над книгой, минул год. За это время наш несчастный сверток с рукописями посетил немало издателей, встречая отказ за отказом. От такого отсутствия интереса к нашим произведениям Эмили пала духом, но Анна не сдавалась; она тоже начала новый роман. Как и прежде, мы встречались каждый вечер и делились творческими успехами.

Однажды вечером в середине зимы 1847 года, когда я читала очередную главу своей наполовину законченной рукописи, Эмили заявила с непривычным энтузиазмом:

— Очень хорошо, Шарлотта. Эта вещь у тебя лучшая. Тайна невероятно любопытная. С нетерпением жду продолжения.

— Мне тоже нравится, — тихо сообщила Анна. — Джейн как живая, я всем сердцем сочувствую ей. И все же иногда меня тревожит твое изображение религии. Мне даже кажется, что ты намерена попрать моральные принципы.

— Морали здесь не место. Это всего лишь история.

— Но, сделав мистера Рочестера своим героем, — настаивала Анна, — ты словно превозносишь некоторые весьма низменные качества. Он очень деспотичный человек, со множеством любовниц в прошлом, и у него есть незаконное дитя.

— Не будь такой резонеркой, Анна, — возразила Эмили. — Я обожаю мистера Рочестера. Разве ты не видишь, что он живое воплощение любимого Шарлоттой герцога Заморны? Те же самые низменные качества, которые делали герцога таким роковым и обаятельным, и они не теряют своего очарования, если перенести их в день сегодняшний. — Она помолчала и обратилась ко мне: — Забавно, впрочем, что ты создала мистера Рочестера невысоким, смуглым, вспыльчивым и далеко не красавцем. Из-за этого, а также из-за пристрастия к сигарам он больше напоминает месье Эгера, чем твоего герцога.

При этом наблюдении я покраснела.

— Отчасти я списала внешность мистера Рочестера с месье Эгера.

Все мои истории юности тем или иным образом отразились в моей новой книге, и сестры встречали знакомые места с энтузиазмом. Когда я поведала правду о Берте Мэзон, Анна воскликнула:

— Напоминает «Подарок феи», но в тысячу раз занимательней!

Я совсем забыла эту сказку, написанную мной в тринадцать лет: одному человеку подарили четыре желания, он захотел жениться на красавице, но получил ужасную, уродливую и злодейски сильную жену, которая бродила по коридорам и лестницам огромного особняка и пыталась задушить супруга.

Когда я прочла сцену в саду, где мистер Рочестер испытывает любовь Джейн, Эмили заметила:

— Прекрасно написано. То, как он мучает ее, шаг за шагом, прежде чем наконец открыть свою любовь, напоминает о ревнивом испытании Мины Лаури герцогом Заморной, а также о другой твоей истории, в которой сэр Уильям Перси умоляет Элизабет Гастингс стать его любовницей.[59]

— Да, — согласилась я, — и Анна наверняка будет довольна окончанием, поскольку Джейн, подобно Элизабет Гастингс, крепко держится морали и бежит искушения.

Закончив «Джейн Эйр» в начале лета 1847 года, я стала переписывать роман набело, но была вынуждена отложить работу, поскольку Эллен приехала погостить на несколько недель. Мы с сестрами всегда с нетерпением ждали визитов моей подруги. За шестнадцать лет, прошедших после нашей встречи в школе, сестры нежно полюбили Эллен, и теперь она считалась почти членом семьи.

— Может, рассказать Нелл о книге? — спросила я у Эмили перед приездом Эллен. — Все будет намного проще, если мы продолжим свою работу по вечерам, пока Нелл с нами.

— Нет, — отрезала Эмили. — Ни она, ни кто-либо другой не должны знать, что мы пишем. Наши книги отклонили все издательства, в которые ты обращалась, а сборник поэзии потерпел неудачу — это так унизительно!

— Мы продадим свои романы, — пообещала я сестре, несмотря на растущие сомнения, терзавшие меня с каждым новым отказом. — Надо только запастись терпением и упорством.

К папе давно вернулись здоровье и зрение, и теперь он выполнял все обычные обязанности в приходе. Мистер Николлс, который столь долго нес на плечах груз папиного долга, если не звания, был вновь низведен до скромной роли викария. К его чести, он принял понижение смиренно и учтиво, не переставая твердить о своей радости и облегчении в связи с выздоровлением отца. Тем не менее каждый день мы ожидали, что мистер Николлс примет новый пост в другом месте, где сможет управлять своим собственным приходом. Несмотря на мой скептицизм по отношению к нему, я признавала, что викарий заслужил повышение. К моему удивлению, он остался.

— Догадываюсь, почему мистер Николлс не уезжает, — заявила Эллен во время своего визита в начале июля.

Мы с сестрами и Эллен лениво отдыхали в одном из своих излюбленных мест, в глубине лиловой пустоши, в укромном уголке на берегу ручья Сладен. Мы называли это место «Встреча вод». Уединенный оазис изумрудно-зеленого дерна был испещрен маленькими чистыми ключами, которые сливались в ручей и в это время года были украшены гирляндами ярких цветов. Мы с детства проводили бессчетные летние дни, прохлаждаясь в этом идиллическом раю, вдали от мира, купаясь в чистой радости дружбы под восхитительным балдахином безоблачной синевы.

Сейчас мы вчетвером сидели или полулежали с непокрытыми головами на больших гладких серых камнях, словно разбросанных вокруг прудов рукой великана; наши юбки были непристойно подоткнуты до колен, а босые ноги были опущены в искристую ледяную воду.