Лес, болото, ручей.

Еще более обеспокоился, зорко прошелся глазами кругом себя, ожидая увидеть зверя, – и опять ничего.

Посмотрел на небо. А там одна только синяя синь и тишина.

– Тишина! – догадался Савва.

Его обеспокоила тишина. Ничто, кажется, в целом мире не ворохнулось в тот миг, с ноги на ногу не переступило, листом не дрогнуло.

«Может, Бог на землю смотрит?» – подумал со страхом и удивлением Савва и опять поглядел окрест себя.

Сосны стояли как золотые столбы. Матерый лес, только бы города строить.

По болоту – клюква, вода меж кочек синеглазая.

Савве хоть и неловко было так думать, но думал-таки! Богу лес этот, и болото это, и вообще вся земля должны бы понравиться.

И еще про людей подумал: «А что они, люди? И без людей в таком-то лесу можно хорошо жить. Родит Енафа ребеночка – уже и трое. Бабам без разговоров бабьих – тоска. Так Лесовуха, чай, не за горами».

Ветерком повеяло. И показалось Савве в слабом его дуновении – труба трубит. Напряг виски и глаза прикрыл… Не то чтобы слышно, скорей, угадывается… И тотчас тревога до сердца дотронулась. Встал, постоял… Покоя как не было. Положил косу на плечо, домой пошел. До дома – через лес да через гору, а там уж близко.

Шел, над собой посмеиваясь. Енафа спросит: «Ты чего?» А что сказать? Нечего сказать. Одна дурость.

Да уж лучше бы дураком было предстать перед женою, чем провидцем.

Вошел в избу – Енафа на лавке лежит. Лицо белое-белое. Подбежал, встал перед нею на колени:

– Голубушка!

Не шелохнется. Вскочил, заметался, икону схватил, потом к двери – за Лесовухой, но вспомнил вдруг – водой надо в лицо побрызгать. Зачерпнул ковш из бадьи, омыл руку, рукой провел Енафе по лицу – она тотчас и открыла глаза.

– Савва!

Поднялась, обняла его, расплакалась.

– Господи, что случилось-то?

– Лось напугал.

Пошла Енафа шишек набрать на растопку, тут и выскочил лось. Рога в сажень, сам словно бы огненный, затрубил и кинулся. Енафа думала, что смертный час пришел, а лось с другим лосем схлестнулся.

Прибежала она домой – и уж боле не помнит себя.

– Ну, пронесло – и забудь! – успокаивал Савва.

– Я-то позабуду, а он-то вот как теперь? – потрогала руками живот.

– Чего ж ему-то? – удивился Савва. – Он-то и не видел лося, и не слышал. К Лесовухе пошли сходим. Она травку даст – все и образуется.

– Нет, – сказала Енафа. – Не хочу к Лесовухе. В церковь хочу, Богородице свечку поставить.

– В церковь так в церковь, – легко согласился Савва. – Сегодня уж поздно, а завтра, как рассветет, так и пойдем.

Улыбнулась Енафа.

– Сговорчивый ты, Савва. Хороший, – по голове его погладила, – я тебе сыночка рожу. Вот увидишь.

3

Из болота несло сырым застоялым холодом, как из погреба, залитого водой. Енафа зябко поводила плечами, и Савва всякий раз виновато улыбался.

– Низинка-то кончится скоро. А повыше поднимемся – теплее будет.

И верно, в лесу становилось все суше, и воздух был обжитой, домашний.

– Звонят! – сказал Савва.

Енафа недоверчиво посмотрела ему в лицо, но и сама услышала удары колокола.

– Нескладно звонит, – покачал головой Савва. – С похмелья звонарь.

– Ну и пусть, что с похмелья, – сказала Енафа. – Я и такому звону рада.

Савва согласно закивал головой. Долго шли молча.

– Ты уж потерпи, – сказал Савва. – Перезимуем в лесу. А летом братья за нами придут.

4

Нищих вокруг церкви собралось как на большой праздник, но праздничной благости в них не было. Переругивались, глаза злые.

От народа в церкви тесно. Свечи горят, царские врата отворены, но вместо службы – шум и гам.

На амвоне два священника с двумя чернецами в словесной пре схватились неистово.

Люди слушают немирно, меж собой перебрехиваются, а кое-где и кулаками друг в друга тычут.

– Сбесились, что ли? – удивлялся Савва, загораживая Енафу от тычков. – Пошли отсюда!

Но Енафа купила свечу и пробиралась к правому клиросу, где стояла самая почитаемая в округе икона «Одигитрия».

И уж пробились было, но тут чернецы столкнули вдруг священников с амвона и принялись кричать друг перед дружкой:

– Сатана в мир пришел!

– Антихрист!

– Дьяволу молитесь!

– Дьяволу!

Толпа накинулась на чернецов, но и у них нашлись защитники. Храм заходил ходуном.

Савву ударили в лицо, сшибли. Каким-то чудом он сумел подняться на ноги, но Енафу уже не увидел. Толпа тянула его вон и вытянула на церковную площадь.

А здесь уже откуда-то объявились патриаршьи дети боярские и стрельцы. Окружили толпу железным частоколом бердышей. И за всем этим наблюдал, сидя на коне, патриарший боярин князь Мещерский.

Дальше дело пошло, как в больном, запутанном сне.

Толпу просеяли. Женщин и детишек – на все четыре стороны. Отпустили людей благородных, старых и домовитых, а бобылей и всяких пришлых погнали за околицу, посадили на телеги, повезли.

– Куда нас? За что? – взмолился Савва пожилому стрельцу.

Тот, напуская на себя строгости, сказал:

– Не нашей властью – высшей. На войну везут. Война будет.

– Да с кем?

– А кто ж его знает? На кого царь укажет!

– Так чего ж с нами, как не с людьми? С женами бы дали проститься, с детишками.

– Молчи, мужик, молчи! Не твоего ума дело!

Стрелец досадливо замахнулся на Савву бердышом, а Савве уже не до стрельца было – Енафу увидел.

Она бежала обочиной дороги и махала ему зажатой в руке свечой.

«Не поставила-таки», – огорчился Савва и крикнул:

– Енафа, дома меня жди! У Лесовухи жди! Я приду, хоть через год, хоть через два!

Стрелец шмякнул его по губам кулаком, кровь потекла.

– Я тебя слышу! – кричала Енафа. – Слышу! Са-а-авва, прости-и! Прости-и, бога-а ра-а-ади-и!

– Не дают людям жить, – сказал Савва. – Никак не дают.

Стрелец снова замахнулся, но не ударил.

Возницы погоняли лошадей, и бабий вой, запоздало взметнувшийся над пустыми осенними полями, висел как черная птичья сеть.

Енафа осталась со своей свечечкой одна на дороге. Постояла и пошла. Через поле да в лес. Еще подумала: к отцу бы надо идти, но не пошла. Чего свою чуму в хороший дом заносить. Жизнь как колесо без обода – на спицах одних тыркается туда-сюда. Сколько уж беды претерпеть пришлось, а у нее еще и про запас есть.