– Не растрясло ли? – спрашивал Аввакум Анастасию Марковну, и она отвечала, прикрывая ладонью грудь и припавшего к груди младенца Корнилия:

– Оно хоть и растрясло, но терпеть можно.

– Потерпи, – просил Аввакум, – скоро уж и Вологда, а там – водою. По воде езда тихая.

1

На сухом, добела вымытом, выскобленном полу бабка Лесовуха разложила собранные за лето травы, и такое душистое, такое легкое лето вернулось в избу, что Енафа показалась себе ласточкой, изба, как в хороводе, поплыла посуху, как по морю.

Глаза у Лесовухи светились доброй насмешкой. Она складывала травы в пучки, и, глядя на нее, точь-в-точь повторяла урок Енафа.

– Любви да уму люди от людей набираются, – поучала Лесовуха, – так и травы. Друг к другу льнут, друг другу силы прибавляют. Только знать надо, какая трава траве сподвижница, а какая лютая соперница. Сложишь не так, сами себя изничтожат. Вот гляди-ка: мачехино лицо. Напарь ее в закупоренном горшке, и будет тебе лучшее лекарство от болей в сердце. Натощак пьют.

Сухая ладная рука старой ворожеи поднялась над разнотравьем и тотчас нашла, что было нужно.

– Гляди-ка, молодица, гляди! Может, больше и не увидишь никогда. Трава эта – редкий гость в наших лесах. Говорили мне, растет она при океяне. А имя ее – царь во травах. Об этой травке сказано: во всяких ремеслах поищет тя Бог! Торговцу хороша. Листья-то, гляди, как денежки. У нас она вырастает, может, раз в сто лет, на сильных раменских местах. Гляди, корень-то, как воск, светел.

Положила травку в кожаный мешочек, мешочек на шею. И опять за дело.

– Что-то Саввы долго нет, – вздохнула Енафа.

– Дело, знать, держит.

– Да уж третий день.

– А ты жди да помалкивай. Так-то скорей будет. – И выловила снова чудесную травку. – Росница. Растет на моховых болотах. Отваром ее язвы от змеиного укуса лечат. Видишь, с цветами надо рвать. Цветы беленькие, а листья и корни красноватые. К середине стебель зеленый. Приметная трава. С ней знаешь что хорошо? С ней рыба ловится. Можно невод ею окурить, а можно растереть и завернуть в тряпицу. Рыба сама в такой невод идет.

Голова у Енафы покруживалась, в глазах вспыхивали яркие звездочки, и Лесовуха, глянув ей в лицо, сказала:

– У меня на озере две верши стоят. Проверь.

Енафа послушно взяла корзину для рыбы и отправилась на озеро.

Воздух был холоден и чист. На озере ни морщинки. Енафа ступила в долбленку, и все озеро закачалось, не ломая чистого своего зеркала.

Енафа посмотрела на отражение: вон какой живот! Да и чего ж ему не быть – пора. Хорошо, Лесовуха рядом. Савва хоть и проворный, а все ж при женщине рожать спокойнее.

Немые братья, устроив молодых, ушли к людям. Савва как-то объяснился с ними по-своему и сказал, что братья на Соловки подались, исполняя обещание Богу.

Толкаясь шестом, Енафа повела долбленку к острову, заросшему тощими деревцами, как щетиной. Здесь, среди осоки, и ставила Лесовуха верши.

Енафа, как почуяла себя тяжелой, сделалась пугливой. В лес одна не шла и в избе одна на ночь не оставалась. Боялась лешего увидеть или домового.

Вот и отвел Савва жену к Лесовухе. В Рыженькую ему занадобилось, а пошто – не сказал.

Первая верша, видно, зацепилась за корягу. Пришлось Енафе туда-сюда ее дергать. Вытянула – боже ты мой! Словно вершу силком рыбой набивали. Карпы, караси, белые, золотые. Кое-как перевалила вершу через борт, вытряхнула на дно лодки.

Другая верша подалась легко, и хоть бы рыбка в ней.

Обе верши поставила на свои места, поплыла к берегу.

Озеро было черное, как глаза ведуньи. Но Енафа не приметила в нем недоброе, а вот печали – безмерно. Минуло красное лето! Впереди непролазь, а там – снег и сон всей земли.

Енафа потрогала рукой живот. Улыбнулась. И увидала цветок! Белый, с золотой чашечкой в середине, а на дне той чашечки алая капля, как в яйце зародыш.

Засмотрелась Енафа на цветок, а лодочка мимо скользит. Енафа успела шест другой рукой перехватить, левую опустила в воду и коснулась-таки белых лепестков. А они – теплые!

Вода ледяная, воздух бодрый, а в цветке словно кровь играет.

За три раза Енафа рыбу перенесла в избу. Лесовуха ничуть тому не удивилась.

– Травку-то приметила?

– Какую?

– Росницу. Показывала тебе давеча.

– Не видела, матушка.

– Глаза-то человеку дадены, чтоб глядеть, – сурово сказала Лесовуха. – Вот тебе урок. Одна верша была без начинки – в ней и нет ничего, а другая с ресницей. – Снова показала цветок. – Вот он каков! Ты так гляди, чтоб во всю жизнь не запамятовать. Таких, как я, может, и не осталось уже на белом свете. Всех извели. А без нас люди забудут сильную траву. Прока не ведая, за одну красоту повыдергают да и переведут. Уже и ныне за сильной травкой ноги бьешь-бьешь… Помяты леса, потоптаны. Сильная трава на свободе любит расти, чтоб за сорок верст от нее человечьего духа не было!

Возились с рыбой. Большую, присолив, на бечеву да на солнышко, вялить. Мелочь пошла в котел, средняя – на сковородку.

Енафа нет-нет да и выглянет из дому. Лесовуха всякий раз усмехалась, но головой покачивала одобрительно. И когда притомленная ожиданием Енафа села на лавку, прислонив голову к стене, старуха, хихикнув, сказала:

– Чего расселась-то? Встречай!

Выбежала Енафа из дому – никого. Ушки насторожила по ветру – будто ветки хрустят.

– Встречай, встречай! – сказала Лесовуха, выходя на крыльцо.

Енафа нерешительно пересекла двор.

– Слегу-то сними! – крикнула Лесовуха. – Не один идет.

Енафа послушно сняла слегу, окинула взглядом поляну – никого! Повернулась жалобно к Лесовухе, а та – в избу.

И тут вышла на поляну красная крупная корова… в лаптях. Енафа попятилась, а за коровой – Савва.

Замахал издали рукой:

– Принимай, хозяйка!

– Корову купил! – Слезки так и сверкнули. – Милый! О нас ведь твоя печаль была!

Енафа прижалась к Савве, а корова, зайдя за изгородь, глядела на свою новую хозяйку, участвуя в семейной радости.

2

Савва косил все еще зеленую, живую среди бурой осенней умершей травы спасительницу осоку. За неделю, работая рьяно, без роздыха, он припас-таки корове на зиму хоть и не лучшего корма, но – быть бы живу.

Зима где-то заплутала, и Савве ее задержка пришлась кстати. Теперь он вышел покосить вольно, не подгоняемый крайней нуждой. Притомился – отдохнул. Вершиной в ручей лежало сломанное ветром дерево. Савва сел на него верхом, а потом и лег. Когда кровь поутихла, почувствовал вдруг незнакомое, непонятное беспокойство. Завертел головой и ничего нового для себя не увидел.