Незадолго до полудня Ягуш объявил, что суд уходит на обед и возобновит заседание в пятнадцать часов. Журналисты помчались к телефонам, чтобы передать первые репортажи с процесса. Не упустил такой возможности и Витошинский – его очерк вышел в газете ЗЧ ОУН 10 октября. «Шлях перемоги» извинился перед подписчиками: «Просим прощения за весьма сжатую форму репортажа, но технические условия вынуждают нас немедленно передать материал в Мюнхен, чтобы наши читатели получили хотя бы краткие известия о первом дне процесса». Несмотря на эту оговорку, Витошинский описывал суд над перебежчиком подробнее остальных журналистов. Ни у кого больше не было столь глубоких знаний обстоятельств дела и столь горячего интереса к его исходу286.

У Гельмута Зайделя, адвоката Сташинского, после перерыва появился шанс задать клиенту выгодные для защиты вопросы. Богдану повезло оказаться под покровительством такого опытного юриста. Преемник Бандеры у руля ЗЧ ОУН Степан Ленкавский писал в мае 1962 года Ярославу Падоху: «Сташинский получил защитника от правительства – хорошего адвоката из Карлсруэ… и это не человек левых убеждений». Зайдель спросил подсудимого о причинах, по которым тот согласился работать на МГБ. Богдан ответил, что партизанскую войну он считал бессмысленной и обреченной на поражение. И признался, что зверства повстанцев произвели на него крайне тяжелое впечатление: «Я уже говорил о сожженных домах в нашем селе. Придя туда с родителями, я был глубоко потрясен. Я не мог этого забыть».

Следующий вопрос адвоката касался угроз семье Сташинских. «Относилось ли также к вашей сестре, которая поддерживала связь с движением сопротивления, обещание не карать вас и ваших родителей в случае вашего сотрудничества?» Подзащитный ответил утвердительно. МГБ загнало его в угол – у него не оставалось другого выбора, кроме сотрудничества. Зайдель добивался того, чтобы судьи увидели смягчающие обстоятельства и поняли, что Богдан вступил в ряды тайной полиции под давлением, а не по своей воле. По показаниям обвиняемого в первый день процесса можно предположить, что он следовал разработанной Зайделем стратегии287.

Те, кто защищал интересы наследников Ребета и Бандеры, вели совсем другую линию. Адвокаты ставили под сомнение рассказанную подсудимым историю, найденные им для себя оправдания, доказывая, что он предал и свою семью, и свою родину. Но 8 октября только Адольф Мир, представитель Дарьи Ребет, имел возможность задать Сташинскому вопрос. Когда Богдан описывал, как родители и сестры порвали с ним и как их отношения наладились, адвокат спросил, известно ли подсудимому, что произошло с Иваном Лабой – его несостоявшимся зятем и командиром повстанческого отряда, в который его внедрили? Бывший агент ответил, что Лаба погиб в бою. Он не знал, как именно это случилось, – услышал об этом от родни перед отъездом в Польшу летом 1954 года. Сташинский снова лгал, но на Западе никто не мог бы его уличить288.

В первый день процесса Хансу Нойвирту, Чарльзу Кёрстену и Ярославу Падоху не представился шанс начать словесный поединок с обвиняемым. Отвечая на вопросы Ягуша, Сташинский после перерыва и дальше давал показания о работе на КГБ. Он рассказал, как окончил специальную школу в Киеве и был направлен сначала в Польшу, затем в Восточную Германию, где познакомился с куратором Деймоном («Сергеем»). По приказу последнего Сташинский наведался в Мюнхен и встретился с украинским эмигрантом, которого в Карлсхорсте хотели завербовать. Перебежчик описал, как он делал закладку в тайники, наблюдал за американскими и западногерманскими военными частями. Неусыпно следивший за ним Витошинский писал:

Нервозность, явная в начале утреннего заседания, почти исчезла. Другой зритель так передавал свои впечатления от поведения обвиняемого: «Он отвечает на вопросы с безучастным хладнокровием, не изменяющим ему почти никогда, не возбуждается, не повышает голоса»289.

Первый день процесса подходил к завершению. В общем, это был театр двух актеров: Ягуша и Сташинского. Председатель суда стремился восстановить ряд событий и пролить свет на мотивы действующих лиц, обвиняемый тщательно играл роль честного человека, готового выложить все как на духу. 8 октября могло показаться, что тактика Богдана не дает желаемого результата. Хоть Ягуш и обращался с подсудимым вполне любезно, называя его почти всегда «герр Сташински», оправданиям верить он не спешил. Когда молодой человек признался, как ошеломило его пепелище польской хаты, Ягуш напомнил: «Сильное впечатление от сожженного дома вы пережили в конце 1943 года, так что вам было двенадцать лет. Разговор с Ситняковским вы имели на девятнадцатом году жизни». Дела принимали не лучший для Богдана оборот290.

Утром 9 октября, на второй день процесса, Борис Витошинский стоял у входа в Федеральный верховный суд задолго до начала заседания. В «Шляхе перемоги» он писал: «Утро этого дня снова было погожим, солнечным и бодряще прохладным, освежив утомленные лица журналистов, которые, видимо, проработали всю ночь, готовя статьи с информацией для своих газет. Дверь здания, где происходит процесс, еще заперта, и возле нее прохаживается молоденький полицейский. А ожидающих под дверью все больше и больше»291.

Наконец, после тщательной проверки документов, журналистов и посетителей пропустили внутрь. Еще одна проверка у дверей зала № 232. Без четверти девять полиция ввела Сташинского. Пять минут спустя вошел Генрих Ягуш, в красной мантии и в очках с одной линзой, а с ним и остальные судьи. На заседание явились адвокаты в полном составе: Гельмут Зайдель, Адольф Мир, Ханс Нойвирт, Чарльз Кёрстен и Ярослав Падох. Можно было начинать. Этого дня Дарья Ребет и ее сын Андрей (их представлял Мир) ждали с замиранием сердца – обвиняемый должен был рассказать, как убил их мужа и отца. В отличие от бандеровцев, имевших неплохие связи в западногерманской разведке и контрразведке, Ребеты не могли ничего выведать о показаниях убийцы заранее. Как позднее утверждал Андрей, об убийстве отца агентом Лубянки они узнали из газет. По сведениям ЦРУ, в 1962 году за Дарьей несколько месяцев открыто вели слежку какие-то люди. Ее друзья полагали, что таким образом вдову хотели запугать, если не довести до сердечного приступа. Она выдержала это испытание и теперь была готова смотреть в глаза убийце своего мужа292.