Данило Скоропадский жил в Лондоне, время от времени навещая Германию, США, Канаду. Там он подбадривал сторонников и призывал всех украинских эмигрантов к сплочению – хотя количество фракций среди них только росло. Если националисты Бандера и Ребет были «раскольниками», то сын гетмана выступал в роли «объединителя». В апреле 1956 года, незадолго до смерти, Скоропадский входил в число организаторов десятитысячной польско-украинской манифестации против визита Хрущева в Великобританию – одной из первых поездок нового вождя за рубеж. 22 февраля 1957 года Скоропадский отправился в любимый ресторан поужинать. Ему стало дурно, он вернулся домой и потерял сознание. Поздно вечером его отвезли в больницу, где он и скончался на следующее утро. На могильной плите гетманова сына написано: «Строю Украину для всех и со всеми». По слухам, которым охотно верили в украинской диаспоре, убил его агент Лубянки по прозвищу «Сергей», следивший за ним не один день298.

После обеда Сташинский давал показания о том, как начиналась его охота на Ребета, – с пистолетом, завернутым в газету. Один из украинских журналистов в зале писал: «По требованию председателя сената… Сташинский на протяжении почти тридцати минут самым тщательным образом демонстрирует суду, как надо заворачивать в бумагу „аппарат“, чтобы не вызвать у прохожих никаких подозрений. Все пояснения и демонстрации он дает весьма профессионально – возможно, даже слишком профессионально… Таково впечатление не одного зрителя в зале… Он не уделяет внимания ничему, кроме смертоносного оружия – он как охотник, очарованный одним видом своего ружья. Зал, затаив дыхание, слушает его спокойные, деловитые пояснения». До конца заседания подсудимый сохранял хладнокровие, не проявляя почти никаких эмоций. Единственным, видимо, исключением стал тот момент, когда он описывал убийство Ребета. Богдан сказал со вздохом: «Проходя мимо него, я резко поднял руку и медленно… ну, вот так, нажал на спусковой крючок и пошел дальше». Его обычно бледное лицо зарделось299.

Утром 10 октября 1962 года в коридорах Верховного суда стало еще теснее. На третий день процесса был намечен допрос обвиняемого об убийстве Бандеры. В зале появились новые журналисты, пожаловали на заседание и некоторые знаменитости. Среди последних был и Теодор Оберлендер – федеральный министр, теперь уже в отставке, желавший услышать признание настоящего убийцы. Не так давно в этом преступлении ложно обвинили самого Оберлендера, и это нанесло тяжелый удар по его политической карьере. Теперь министру на покое представился шанс поправить репутацию.

Впрочем, в зале сидело немало беженцев из Восточной Европы, чьи интересы он защищал в правительстве, так что перед ними оправдываться не требовалось. Борис Витошинский (как обычно, он пришел в суд задолго до девяти утра) сумел побеседовать с Оберлендером. В очередном репортаже украинец писал: «Публики больше, чем в предыдущие дни, шум сильнее. Почти все из тех, кто следит за процессом, перелистывают утренние газеты, чтобы просмотреть отчеты от вчерашнего дня». Витошинский пристально наблюдал за подсудимым. Сташинский же перед началом каждого заседания советовался с адвокатом. «И тот факт, что Сташинский очень внимательно его слушает и всегда согласно кивает головой, показывает, что агент КГБ чувствует себя не слишком уверенно посреди „гнилого Запада“, – язвил журналист, имея в виду штампы коммунистической пропаганды. – Однако он старается приспособиться к этой среде хотя бы внешне – он время от времени приглаживает волосы, поправляет галстук или костюм, поглядывает на сидящих в зале юных девушек».

Богдан разглядывал не только юных девушек, но и высокопоставленных членов ЗЧ ОУН. Пришел в зал и тот, кто, по мнению Сташинского, мог стать его третьей жертвой – Ярослав Стецько, глава эфемерного правительства Украины, созданного бандеровцами летом 1941 года, и узник Заксенхаузена. Теперь пятидесятилетний Стецько руководил Антибольшевистским блоком народов. Накануне подсудимый рассказал, что КГБ поручил ему найти квартиру Стецько в Мюнхене. Именно таким образом начинались операции по устранению вначале Ребета, а затем Бандеры. Раньше прийти на заседание Стецько не мог – он только что вернулся из Токио, с конференции, устроенной Антикоммунистической лигой народов Азии. В Японии он выступил перед единомышленниками и упомянул суд над Сташинским как очередное доказательство того, что Москва желает повелевать миром300.

В начале десятого в зал вошли пятеро судей во главе с Генрихом Ягушем. Вскоре он обратился к подсудимому с невинной, казалось бы, просьбой: «Расскажите, что произошло летом пятьдесят восьмого года». Отвечая на вопросы председателя, Богдан описал свои поездки в Роттердам и Мюнхен в поисках Бандеры. Когда он упомянул радость куратора «Сергея» (Деймона) от известия о том, что «Попель» (Бандера) нашелся в мюнхенской телефонной книге, Ягуш возразил: «Это маловероятно. Трудно поверить в то, что КГБ еще до вас не выяснил его адрес, номер телефона и номер автомобиля». Перебежчику нечего было ответить. Сколько бы в Карлсхорсте ни хвалились разветвленной агентурой в кругах украинской эмиграции, на самом деле сведения о противнике иногда поступали чекистам с опозданием на несколько лет. В 1957 году начальники дали Сташинскому старый домашний адрес Ребета, и с Бандерой два года спустя произошло то же самое.

«Какое-то время я не получал никаких заданий», – продолжал Богдан. Однако в конце апреля 1959 года его вызвали в Москву. Там, в гостинице, он встретил офицера КГБ с аристократическими манерами, известного ему лишь под именем Георгия Авксентьевича. Тот и сообщил агенту о принятом решении ликвидировать Бандеру таким же образом, как Ребета. Ягуш уточнил: «Он выразился так, как вы сейчас сказали, или, может быть, он назвал орган, который вынес такое решение?» Подсудимый признал: «Он не выразился об этом ясно. Из его слов выходило, что такое решение вынесла „наивысшая инстанция“». Ягуш настаивал: означало ли это постановление правительства? Сташинский подтвердил его предположение – он убедился в этом, когда в конце того же 1959 года посетил председателя КГБ Шелепина и получил из его рук орден за превосходно выполненное задание.

Прежде Сташинский ни разу в своих показаниях не упоминал Шелепина – теперь уже секретаря ЦК КПСС – и вообще ни разу не обвинял прямо высшее руководство Советского Союза. Несколько журналистов сразу же вышли из зала и ринулись к телефонам. Они спешили поведать миру самую громкую политическую сенсацию из уст подсудимого: подтверждение того, о чем уже сообщала западная пресса, – непосредственного участия нового секретаря ЦК в операции по убийству Бандеры.