Однажды мне удалось, кажется, надолго (часа на три-четыре) заснуть. Проснулся слегка окрепшим и страшно голодным. Хотелось чего-нибудь сладкого. Йогурта, шоколада.

Как дрессированный медведь, доковылял до холодильника, стал в нем копаться. Еды было много, но от ее вида сразу затошнило. Да, очень, по-звериному, хотелось жрать, и в то же время внутри давили рвотные спазмы, словно бы предупреждая: «Не вздумай ничего сюда посылать!»

Но достал упаковку с купленным еще до запоя черничным йогуртом (собирался зрение поправить, хе-хе), сорвал фольгу с одной баночки и стал высасывать мягкое, густое, согревал во рту и потом уже отправлял туда, где плескались остатки смешанной с водой водки… После йогурта быстро съел дольку сыра «Президент» и посеменил к дивану. Поняв, что обязательно будет рвать, и уже не просто пенистой желчью, прихватил ковшик.

Лег на живот. Расслабил тело. На несколько минут стало хорошо, казалось, небывало хорошо; я поплыл в сон, в живительное, благотворное забытье.

Да, эти минуты были чудесными, и я поверил, что похмелье отступило, что теперь будет лучше и лучше, и завтра я приму ванну, побреюсь и спокойно, уверенно, как все нормальные люди, отправлюсь на работу. Но организм просто оторопел от брошенной в него непонятной, уже забытой им массы. За последние дни он привык к воде и водке и теперь не мог распознать нечто сладкое, молочное, вязкое… Вот распознал, возмутился, сжался и выплеснул наружу. И долго еще возмущался, дергался, разрывая внутренности спазмами… В какой-то момент мне показалось, что сердце остановилось. Перестало биться, перекачивать кровь. Я выпучил глаза, замер, прислушался. В груди было тихо. Перевернулся на спину, ударил раз, другой кулаком по ребрам, заизвивался, доказывая себе самому, что я жив…

Я истекал потом, соплями, слюнями, мочой; из задницы тоже что-то сочилось. Все сломалось во мне, я реально сдыхал… Вряд ли до такого состояния могли довести эти четыре дня плотного пьянства, скорее всего, сейчас я расплачивался за месяцы выпивания понемногу, зато ежедневно, за недосыпание, душевный раздрай.

После того похода к холодильнику я почти сутки провалялся на диване. Почувствовав в конце концов себя не то чтобы лучше, но, осознав, что если продолжу лежать, то вполне могу действительно отбросить коньки, снова поднялся и потащился на кухню.

Влил в себя кружку воды, засунул в рот еще дольку сыра. В морозильнике обнаружил кусок баранины… Где-то читал, что после запоев полезно есть баранину… Сорвал целлофановую обертку, бросил в чистую кастрюлю, залил водой. Поставил на плиту, с неимоверным трудом зажег газ. Вернулся на диван.

Полежав, с удивлением ощутил, что сыр нормально лег в желудке, стал перевариваться. Закрыл глаза и практически увидел, как он впитывается в кровь, давая ей энергию быстрее бежать по организму… Я лег на правый бок, натянул тяжелую влажную простыню и уснул.

Когда проснулся, первым делом уловил странный запах. Точнее, во сне еще обратил на него внимание, но тогда он показался мне ароматом цветов, и я стал там, во сне, ходить по саду… Вернувшись в реальность, понял, что это пахнет газом, побежал выключать… Бежал, казалось, быстро, до перехвата дыхания, а на самом деле семенил по этим семи-восьми метрам, как полупарализованный старикан, еле отрывая от пола ступни, дергая туловищем вперед… И сразу снова пробил липкий холодный пот, голова загудела (от угара или немощи, не знаю), внутри ёкало и дрожало.

Хорошо, что в дальней комнате (которую я некогда гордо нарек гардеробной) было открыто окно – газ не скопился до такой концентрации, чтоб меня задушить. Но воняло жутко, и я выбрался на балкон. Вниз смотреть боялся, присел на пыльную табуретку. Отдышался. Напрягал колени, чтоб не ходили ходуном.

– Нет… надо… завязывать, – прохрипел первую более-менее связную фразу за последнюю пару суток. До того лишь стонал: «Ой, бля-а, ой, бля-а…»

Да, в тот момент поклялся себе больше не пить. Ни капли ни при каких обстоятельствах… По крайней мере не позволять себе скатываться в такие запои… И повод-то, повод!.. И так ведь ясно было, что ничего у нас с Ангелиной не получится. Ведь забыл же почти о ней! Э-эх… Да нет, не в Ангелине дело. Ее замужество стало поводом. Ну да – поводом прочувствовать по-настоящему свое полное одиночество. Одиночество никем не любимого человека. И вот я сорвался. Я рухнул…

Там, на балконе, попытался подсчитать, сколько выпил за эти четыре дня. Литров пять, а может, и больше… А здоровья сколько гробанул. И не вернуть… Кретин…

Плита была в засохших хлопьях накипи, кастрюля почти остыла. Включил газ по новой и терпеливо ждал, сидя в столовой, пока баранина проварится. Потом жадно, обжигаясь, жевал, пил бульон. С набитым до пределом брюхом (еда булькала в самом верху пищевода) завалился спать и спал долго, часов десять, глубоко, без всяких сновидений. Но какой-то ниточкой чувствовал, как выздоравливаю.

Почти весь следующий день отлеживался. Слушал спокойную, интерьерную музыку, пытался смотреть телевизор. Собравшись с силами, немного прибрался в столовой – унес в раковину грязную посуду со стола, вытер мокрой тряпкой пятна испарившейся желчи с пола.

Ближе к вечеру приготовил легкий – яйца с водой – омлет, медленно, осторожно загрузил его в себя; помылся, побрился, съездил за бюллетенем. Пришлось выложить за него полторы тысячи.

На обратном пути накупил в «Пятерочке» кучу всяких деликатесов и затем долго, с аппетитом поедал их.

Засыпал тяжело, но спал спокойно и проснулся в восемь утра, по будильнику, бодрым, даже с желанием работать.

День прошел нормально. Я выполнил ряд мелких заданий по размещению информации в газетах, поставил несколько нейтральных сообщений на ленте «Интерфакса», закончил одно свое дельце и получил вечером десять бело-голубых купюр.

В хорошем настроении вернулся домой. Сварил «Монастырских» пельменей, щедро залил их сметаной. Поужинал. Смотрел телевизор. Похохатывал ситкомам на «ТНТ». В одиннадцать лег в кровать и довольно долго, с редким в последние годы увлечением, читал «Великую тайну великой войны» Осокина. Когда глаза стали слипаться, выключил свет и тут же уснул…

Разбудили меня звуки в соседней комнате. В той, где была формальная спальня – большая кровать, платяной шкаф. Там кто-то переговаривался, шуршал, хихикал.

Долго, не веря, я прислушивался. Лежал без движения, смотрел в белесый потолок и слушал, слушал эти невнятные звуки. Потом включил светильник, сел на диване… Один голос был женский, другой – мужской. Люди явно валялись на кровати и играли перед сексом: пощипывали друг друга, мяли, распаляли себя… Как они здесь оказались? В моей квартире? Макс, что ли, очередную подругу привел? Нет, не помню, чтоб я их впускал. Не было… Никого не впускал. Почитал и уснул. И хорошо спал.

Мысли пойти и посмотреть почему-то не возникало, у меня была уверенность, что туда вообще невозможно попасть. Словно это другая квартира… Но голоса и смешки мешали, и я ударил в стену кулаком. Звуки на минуту смолкли, а потом – опять. Я подождал, ударил еще.