— Как я понял, дорогие гости, много припаса на вершине Везувия не соберешь. Потому Глабр и уверен в победе. Голод страшнее меча. Еще два-три дня, и...

Переглянулись мы с Аяксом. Насчет «и» мы сразу поняли, да и гонец мордатый прямо намекнул. К чему кровь римскую драгоценную лить? Трусливые бунтовщики сами сдадутся, как свои калиги догрызут.

— С припасом — не знаю. — Одноглазый хмыкнул, допил вино, языком прицокнул. — Наш Спартак ихнего Глабра не глупее. Но вот что холодно на той вершине, это точно. Даже днем холодно, а уж ночью! И ветер еще.

Да, верно. И ветер, и холодно. Голый камень, ни травинки, ни кустика. Если мой Эномай там, надеюсь, плащ теплый при нем. Плащ ему я сама купила — удобный, Шерсти сардинской и не весит, считай, ничего. С таким и на камнях ночевать можно. Не забыл бы, мой белокурый!

Только не это главное.

— Насчет войны я тоже не слишком, — проговорила осторожно. — Но как выходит? Зачем Глабр гонца в Помпеи присылал? Народ здешний успокоить, так? Чтобы под лавками не прятались?

Кивнули. И дядюшка Огогонус кивнул, и мой Аякс.

— Глабр — не просто вояка, он претор, консула заместитель, ему за порядком следить положено. К тому же выборы скоро, он, говорят, кандидатуру свою выставит. Вот

и старается — заранее избирателями запастись. Это понятно, только вот...

Подумала немного, уроки сенатора Прима вспомнила.

— Иногда важно не только то, что говорят, но и кто говорит. Гонец — не простой легионер, не десятник даже.

— Центурион, — согласился Аякс. — Я нарочно переспросил. Центурион третьей когорты. Уважает, значит Глабр город Помпеи!

— Угу. Сюда центуриона прислал, и в Нолу прислал, и конечно, в Рим. Туда уж наверняка не просто центуриона! повыше кого, чуть ли не самого Басса. А если бой? Если посланцы вовремя не вернутся? Кто легионеров на врага поведет? Он же собственное войско, считай, обезглавил! Значит?

— Претор Гай Клавдий Пульхур Глабр уже венок победный примеряет, — хмыкнул одноглазый. — Не рановато ли?

— Значит? — повторила я.

— Глабр — самоуверенный дурак, — резко, без тени улыбки бросил дядюшка Огогонус. — Что бывает с дураками на войне, известно.

Не стала спорить. И вправду известно.

— Еще. Сегодня на Форуме про беглых рабов болтали. С чьей-то виллы бежали, не двое, не трое, чуть ли не дюжина. И вчера о том же говорили, и позавчера. Глабр разбойников на Везувии осаждает, а рабы от хозяев толпами бегут. Куда бегут, интересно?

— Зови трубачей! — усмехнулся Аякс, повел плечами, ко мне повернулся. — А не пора ли нам в путь, госпожа Папия? Засиделись мы тут, в этих Помпеях!

* * *

— При хозяине говорить не хотел, обидится еще. У него, у Огогонуса нашего, «волчица» пропала. Может, видели, — худая такая, смерти страшнее. Вчера ночью сгинула — только хватились лишь сегодня. И что интересно, в доме все входы-выходы на ночь, когда гости от «волчиц» разойдутся, запираются, ключи хозяин, Огогонус, под тюфяк прячет да еще засовы задвигает. Не уследил толстяк! Думают лихие люди с собой увели, только зачем им такая? За два асса продавать, и то не купят, поостерегутся. Может, худая эта к нам на Везувий навострилась? Будет, кем врагов пугать!

* * *

В комнату к Фортунате-толстухе я почти что ворвалась. Гость очередной только-только уходить собрался, тунику даже не оправил. Вошла я, молча на него поглядела. Открыл он рот, повозмущаться, видать, решил. На меня взглянул, уже внимательно — закрылся рот.

Убрался гость.

— Спасибо сказать пришла?

Привстала толстуха с тюфяка, голая, как была, потянулась лениво.

— Мужчина, называется! Ерзал, ерзал... Ты как, Папия, покувыркаться не желаешь?

Встретились наши взгляды — и холодно мне стало до самых костей.

— Спасибо — за что? — наконец выговорила. — Твоя подруга...

— Подруга? — Еще веселее улыбка, еще беззаботней. — Какие подруги у «волчицы», Папия? Из-за сестерция лишнего друг друга под розги хозяйские положить готовы. Сколько раз меня из-за нее секли, до сих пор следы не сходят. Ну пусть даже подруга. Настоящая жертва, когда не врагов — друзей Невидимому отдаешь.

Встала медленно, почесалась, подошла к лутерию, зачерпнула воды. Мокрой ладонью по лицу провела.

— И учти — просто убить мало. Услышит он, конечно, а вот поможет ли, не знаю. Если времени нет, брюхо вспарывай. Видела, как жрецы-гаруспики овец режут, чтобы по внутренностям гадать? А у меня вчера время было, так что он, точно услышал! Спасибо все-таки скажи, не одна ты Спартаку победы желаешь. Ну покувыркаемся? Люблю маленьких!

Не стала я отвечать, тоже к лутерию подошла, воды черпнула, ко рту поднесла — хлебнуть.

Раздумала.

* * *

Тем вечером мне почему-то вспомнился Гай Фламиний, Не Тот Фламиний, мой Гай. Хорошо, что парень далеко, в Риме — не на Везувии, не в Помпеях!

Было море в трупах, как небо в звездах.

Ослепшие, бездыханные,

Щекотали трупы волны, бременили берега.

А там, на песке, дрогла нагота,

Кипели слезы

С криком и стуком рук о рук

С похоронным стоном

О земле отцов.

Антифон

С Агриппой мы тоже пили вино. Не такое, конечно, как в таберне дядюшки Огогонуса, похуже. Где взять фалернское на краю света?

Старый мужчина, старая женщина. О чем говорить нам? О Прошлом, о Прошлом...

— Не вини Тита Ливия, царица. Он родился совсем недавно, ему нечего помнить. А главное, исторический труд — не сводка военных действий, не пособие для обучения центурионов. У греков есть понятие «драматический эффект».

— Угу. Синекдоха, знаю. Внимайте, доблестные квириты, внимайте — и ужасайтесь. Ибо сплели злокозненные гладиаторы на Везувии, словно звери дикие запертые, вервии из лоз виноградных и в ночь темную со скал поднебесных спустились претору Клавдию Глабру и воинству его на погибель и поругание. И набросились они, выродки рода людского, на славных легионеров, в ярости звериной своей...

— Блестяще! Мой друг Меценат оценил был твой стиль. Между прочим, он покровительствует одному отпущеннику, Горацию Флакку. Так тот однажды написал: «ярость Спартака». Кажется... Да, помню.

Рим, что сгубить не могли ни марсов соседнее племя,

Ни рать Порсены грозного этрусская,

Ни соревнующий дух капуанцев, ни ярость Спартака...

— По-моему, хорошо сказано.

— Ярость Спартака... Драматический эффект, мой Агриппа. Синекдоха! Спартак не был... яростен.

— А Гай Клавдий Пульхур Глабр не был дураком. Тит Ливии не видел Везувия, а вот я съездил, в Конскую Прихожую заглянул, даже на вершине побывал. И знаешь, что я понял? Меня бы тоже разбили — как Глабра. И Антония разбили бы. Разве что Цезарь Старший... Этот, наверное, справился бы. Ведь тогда Глабр сделал все правильно! Ну спустилась бы с вершины Везувия неполная сотня. И что? У подножия стоял лагерь. Лагерь! Стража, частокол, ворота. При соблюдении правил караульной службы никакие гладиаторы на веревках не страшны. Это же не африканский лес с обезьянами. Да, знаю, Спартак велел беглым рабам собраться у подножия горы, на окраине поселка, где начинается дорога к вершине. Но там тоже стояла стража, стояла целая сотня. Всего одна дорога, резкий подъем, каменные заборы, каменные дома. Это же крепость!