на отречение. Черчилль призывал его повременить и даже выступил с эмоциональной речью в парламенте в защиту короля, которая обернулась фиаско. Против политика ополчились представители всех партий. По словам Эмери, «Уинстон был полностью ошарашен единодушной враждебностью палаты». Как записал в дневнике депутат-лейборист Гарольд Николсон (1886–1968), своим выступлением Черчилль за «пять минут разрушил то, что терпеливо восстанавливал в течение двух лет». В кулуарах он признается одному из коллег, что отныне его «политическая карьера закончена». Навредив своей репутации, наш герой не смог исправить положение. Утром 10 декабря Эдуард подписал акт отречения от престола. «Я искренне полагаю, что отречение было преждевременным и необязательным, – напишет Черчилль Ллойд Джорджу, который в этот момент находился в Вест-Индии. – Хорошо, что вас здесь нет». Новым монархом Соединенного Королевства стал второй сын короля Георга V Альберт Фредерик Артур Джордж, взявший для исполнения августейших обязанностей свое последнее имя и вошедший в историю как Георг VI{248}.

Следующий, 1937 год стал одним из самых спокойных в Европе в предвоенное пятилетие и одним из самых тяжелых в карьере Черчилля. Его выступления перестали слушать, его влияние на внутреннюю и внешнюю политику упало до пугающего минимума. Какое-то время он настолько отчаялся, что даже хотел махнуть рукой на свои выступления. «Сегодня неофициальные лица почти не имеют влияния, – жаловался он в начале января. – Несчастный одиночка просто выбьется из сил, даже не успев создать ряби в потоке общественного мнения». Надир Черчилля совпал с зенитом премьер-министра. «Просто удивительно, насколько укрепляется позиция Болдуина всякий раз, когда он лишает нашу страну кого-то и чего-то важного», – заметил повергнутый политик в беседе с герцогом Вестминстерским. Самое время было использовать накопленный капитал для претворения в жизнь своих замыслов. Но честолюбие Болдуина, как и его расчетливость лежали в другой плоскости. Он относился к малочисленному клубу политиков, которые знали, когда нужно уходить, и покидали свой влиятельный пост на пике могущества. В мае 1937 года после коронации Георга VI он сложил с себя полномочия, передав сначала кресло премьер-министра, а затем лидерство в партии Невиллу Чемберлену{249}.

Черчилля связывали с семьей нового главы правительства многолетние отношения. Больше тридцати лет назад он мерился силами с его отцом, затем много лет активно сотрудничал с его сводным братом Остином, безвременную кончину которого в марте 1937 года сравнивал с уходом своего близкого друга Ф. Э. Смита – «ничто не сможет смягчить одиночество и заполнить пустоту», «порвалась едва ли не единственная связь со старыми великими временами»{250}. Был у Черчилля и непосредственный опыт совместной работы с самим Невиллом – в правительстве Болдуина в 1924–1929 годах. Наш герой положительно отнесся к кадровым переменам, надеясь, что теперь-то ему, наконец, найдут достойное применение и введут в состав правительства. Он даже отложил запланированный отпуск, рассчитывая на скорое назначение.

Черчилль ошибся. В какой-то степени его перспективы вернуться стали при новом премьер-министре еще более эфемерными, чем при Болдуине. Трудно было найти более непохожих по темпераменту и стилю принятия решений людей, чем два «Ч». В то время как Черчилль отличался велеречивостью, порой давая увлечь себя красноречию, масштабностью, напором, широтой мышления и харизмой, прекрасно чувствуя себя в критических ситуациях, Чемберлен, наоборот, отдавал предпочтение доводам холодного разума, подходя к государственному управлению как к деловому предприятию. В нем слишком сильны были инстинкт бизнесмена и стремление к компромиссам, а также уверенность в том, что он способен договориться со всеми потенциальными противниками – Германией, Италией и Японией. Также он делал ставку не на международные институты и механизмы коллективной безопасности, а на формат двухсторонних отношений.

По сути два государственных деятеля расходились как в целях, так и в средствах их достижений. Чемберлен, прекрасно знавший проблемы британской экономики и понимавший неспособность Британии вести одновременную войну с Германией, Италией и Японией, верил в политику умиротворения, в то время как Черчилль предупреждал, что заявления Гитлера о дружбе означают лишь просьбу «вернуть бывшие колонии», а также дать согласие на «развязывание немцам рук в Центральной и Южной Европе». Он считал предоставление подобной свободы грубейшей ошибкой, заявляя о недопустимости поддерживать «кипение нацистского котла за счет откусывания территорий» других стран. Относительно средств Черчилль видел основную угрозу практики двухсторонних соглашений в широких и неочевидных возможностях Гитлера добиваться своего путем стравливания бывших союзников друг с другом. Так, высказанная Черчиллем еще в период интервенции мысль о том, что Германия должна служить барьером против большевистской России, упала на плодородную почву и дала в 1930-е годы осязаемые плоды. Чемберлен и его сподвижники считали выгодным укреплять, развивать и поощрять милитаризацию Германии, как противовес СССР. Примечательно, что сам Черчилль относился негативно к собственному тезису пятнадцатилетней давности. Весной 1935 года он следующим образом описал его советскому послу в Лондоне И. М. Майскому (1884–1975): «Эти люди рассуждают так: все равно Германии где-то нужно драться, в какую-то сторону расширять свои владения – так пусть она лучше выкроит себе империю за счет государств, расположенных на востоке и юго-востоке Европы!» По словам британского политика, подобные взгляды являются «сплошным идиотизмом». Он считал, что «никаких уступок Гитлеру делать нельзя», поскольку «всякая уступка с нашей стороны будет истолкована как признак слабости и только окрылит Гитлера к повышению его требований». Еще в июле 1934 года он предложил Майскому: «Почему бы нам не объединиться в борьбе против общего врага?.. Я был противником коммунизма и остаюсь его противником, но ради целостности Британской империи я готов сотрудничать с Советами». Во второй половине 1930-х годов он пришел к стойкому убеждению, что единственным эффективным средством сдерживания нацистского монстра являет союз Британии, Франции и СССР. Но Чемберлен не воспринимал советов аутсайдера, чем вызвал у нашего героя лишь злобные высказывания в свой адрес. Черчилль сравнит нового премьера с «муниципальным клерком, наблюдающим за европейской обстановкой не с того конца водосточной трубы», а в другой раз добавит: «В глубине безликой душонки Невилла нет ничего кроме низкой и подлой капитуляции»{251}.

Не встретив поддержки у нового премьер-министра, Черчилль сохранил свою оппозиционную линию, идя, по его собственным словам, «своим путем» и «действуя независимо в борьбе за безопасность нашей страны и всей цивилизации». Были у Черчилля и свои сторонники, правда, поддерживающие его не столько из политических убеждений, сколько из коммерческих интересов. Политика и бизнес были тесно переплетены на Туманном Альбионе, определяя как внутренние, так и внешнеполитические решения. Например, Н. Чемберлен и канцлер Казначейства Дж. О. Саймон владели акциями Imperial Chemical Industries («Имперский химический трест»), тесно связанного картельными соглашениями с немецкими концернами, что, как считают исследователи, могло оказывать влияние на принимаемые решения в пользу умиротворения Германии. Учитывая, что укрепление Третьего рейха теснило британцев в колониях, против политики умиротворения выступили тори, имевшие интерес в колониальном бизнесе. В парламенте заседали 35 депутатов-консерваторов, которые занимали в общей сложности 43 директорских поста в монополиях и трестах, связанных с Британским Содружеством наций – Южной Африкой, Канадой и Австралией. Они-то и стали новыми сторонниками Черчилля, который, кстати, даже по мнению советских историков, «не был связан непосредственно с какими-либо монополистическими группами»{252}.

В отличие от своих сосредоточенных на частном интересе коллег Черчилль и в моменты триумфа, и в период неудач оставался государственным деятелем, для которого были важны лишь потребности страны и собственная карьера. Финансовое же благополучие он обеспечивал игрой на бирже (не всегда успешно) и литературной деятельностью. Слово – устное и письменное – также стало основным орудием в его политической борьбе. У него был заключен договор с газетой Evening Standard, которая еженедельно публиковала его хлесткие заметки о внешнеполитической ситуации. Весной 1937 года