Павел Солнцев, посещал её только одну четверть — в первом классе). Мне говорили, что в школе Сомов был «нормальным».

А «таким» («дураком», как обзывали его в нашем дворе) Иван вернулся из армии, из Афганистана.

Я учился в четвёртом классе, когда Иван Сомов вместе с отцом переехали в тётушкин дом. Я впервые увидел его, когда возвращался со школы (в начале осени). Подумал тогда, что в наш двор забрёл бездомный: одежда на мужчине была потрёпанной (мягко говоря), да и запашок от неё шёл не из приятных. Рыжеволосый мужчина вел себя спокойно, улыбался (он часто улыбался — даже когда плакал). Родители Сомова развелись (я подслушал беседу своей тётки и её соседки на эту тему) — Ивану выпало жить с отцом (сомневаюсь, что он сам делал тот выбор). Тогда же женщины вскользь упомянули, что у Сомовых в семье было двое детей. Младший остался с матерью — вспомнил я об этом обстоятельстве только в тысяча девятьсот девяносто первом году, когда Ванька-дурак умер.

Его убили в апреле (точную дату я не запомнил).

Три «правильных пацана» из нашего района вечером приставали к пятнадцатилетней девчонке из первого подъезда — вполне обыденный по тем временам случай. «Наши» парни наблюдали за этим со стороны: вмешаться в дела «старших товарищей» они не решились. А вот Ванька-дурак вмешался: он прибежал, едва услышал женские крики. Всё ещё не представляю, почему тогда завязалась драка. Мне не верилось и не верится, что «дурак» сам набросился на мужчин с кулаками (прежде ничего подобного за ним не водилось). Запуганная девица потом рассказывала, что «мужчины просто разговаривали со мной, а он набросился на них со спины». Сомов, как говорили, разбросал «крутышей», как щенков. А те обиделись.

И воткнули ему нож в печень… несколько раз.

Ванька-дурак умер в машине скорой помощи по пути в больницу. А на следующий день после той драки все в нашем дворе вспомнили, что у него был младший брат. Потому что тот брат сам напомнил о себе — прежде всего обидчикам его родственника. Он отыскал участвовавших в драке с Иваном Сомовым мужчин (те и не думали скрываться). Случилось это ровно через сутки после смерти Ваньки-дурака. Младший Сомов набросился на них в одиночку. Избил всех троих. Двое, как болтали пацаны, «загремели» после стычки с ним в больницу (надолго отправились туда лечиться — как я слышал). А третьего (того, что орудовал ножом в схватке с Сомовым-старшим) Сомов-младший забил насмерть — кулаками (поговаривали, что парень тогда был едва ли не чемпионом нашего города по боксу).

Сомова арестовали: он и не пытался сбежать.

Этот случай тогда обсуждали даже в нашей школе. Нашлись и в моём классе парни, которые знали младшего Сомова лично. Они ещё несколько недель обсуждали его поступок — прикидывали, как сами бы поступили на месте парня. Сомов тогда учился в десятом классе. Говорили, что шестнадцать лет ему исполнилось всего за несколько дней до того происшествия. Мои одноклассники отзывались о нём хорошо, хотя я и чувствовал в их словах нотки зависти. Я слышал, что младшего брата Ваньки-дурака приговорили к большому сроку заключения, но подробностей не запомнил. Не воскресил я в памяти и то, как сложилась судьба Сомова дальше. Потому что не снимал о том случае ролик для своего интернет-канала.

Зато теперь я не сомневался, что того парня, младшего брата Ваньки-дурака, звали Владимиром — точнее, Вовчиком.

* * *

Вовчик пришёл к нам в воскресенье. Мы с Надей покончили с утренними процедурами, собирались пить чай. Тощий рыжий мальчишка от чая не отказался. Он снова протиснулся на место около подоконника — с аппетитом набросился на бутерброды и быстро избавил Надежду Сергеевну от соблазнов (та сидела на «бесхлебной» диете).

Я наблюдал, с каким удовольствием Вовчик заталкивал в рот намазанные плавленым сыром куски пшеничного хлеба — представлял, каким этот мальчик станет через шесть с половиной лет, когда пойдёт мстить за убитого брата (если того зарежут и в этой, новой, реальности). И невольно прикидывал, что именно я мог бы сделать для того, чтобы Вовчик всё же стал Чемпионом или космонавтом.

* * *

Надежда Сергеевна пошила тенниску для Ивана Сомова в понедельник: уже готовую принесла с работы. Мы с Вовчиком вместе с Мишиной мамой поужинали. Потом рыжий улёгся рассматривать картинки в журналах. А я карандашом нанёс на тенниску рисунок (трилистник и надпись). Под грохот швейной машины я вслух прочёл Вовчику очередную главу из повести «Остров ржавого лейтенанта». Но повесть мы сегодня не дочитали. Потому что Вовчик помчался домой сразу же, как только Надя завершила работу над вышивкой: он спешил порадовать брата обновкой.

И меньше чем через час рыжий снова пришёл к нам.

— Что стряслось? — спросил я.

Рассматривал замершего на пороге Вовчика.

— Ни чё, — ответил тот.

Мальчик загадочно улыбнулся, протянул мне сложенный пополам клочок бумаги (небрежно вырванный лист ученической тетради) и двадцать рублей.

— С тебя рубль, — сказал Вовчик. — Батя тоже хочет такую рубашку.

* * *

В среду наш конопатый «менеджер по продажам» пришёл к нам довольный: принёс сразу два заказа. Вот только не совсем обычные. Парень заявил, что его попросили узнать: можно ли пошить такие же рубашки, но чёрного цвета. Надя пожала плечами; сказала, что с чёрной тканью проблем не возникнет, а белая вышивка и полоски будут смотреться очень эффектно. Я тут же вложил в ладонь Вовчика два бумажных рубля. И вслух удивился: кому в такую жару было охота жариться в тёмной одежде.

— Да сколько тут той жары осталось? — сказала Надежда Сергеевна. — Через две недели сентябрь. А чёрная ткань будет меньше пачкаться под верхней одеждой.

* * *

На следующий день Вовчик принёс ещё один заказ.

А вечером Надя продемонстрировала нам чёрные тенниски. Как обычно: развернула бумажный свёрток, едва переступила порог. Расстелила оба заказа на моей кровати.

Белые полосы на плечах смотрелись ярко и нарядно. Надежда Сергеевна улыбнулась в ответ на выкрик Вовчика («ух, ты!»). Пошла переодеваться.

А я почесал затылок: соображал, каким образом нанесу на тенниски рисунок. Сразу понял, что подкладывать под чёрную ткань бумагу с шаблоном логотипа нет смысла.

Выход подсказала Надя. Она принесла из ванной комнаты кусок мыла, натёрла им миллиметровку под рисунком, положила бумагу на ткань. Неторопливо провела карандашом по контуру рисунка — на ткани остались чёткие белые линии.

— Круто, — сказал я.

И пробормотал:

— Век живи