Но ничего подобного! Тяжёлый бархат лишь отлетел в сторону, приоткрыв щель, в которую тут же хлынул почему-то слишком яркий слепящий свет, Ора не успела даже рассмотреть толком рогатого, не то что Владыку, а атьер, действительно подобравшийся, как слишком большой кот, прямо с подоконника прыгнул на демона.

Вот катастрофа действительно разразилась и мир рухнул, разлетаясь на куски, потому как что случилось дальше Роен не поняла. Кто-то взвыл раненым медведем и ему вторил совершенно львиный рык, кто-то завизжал тоненько, пронзительно, совсем по-бабьи. Что-то грохнуло, разваливаясь, что-то зазвенело, разбиваясь – довольно большое. Вонь серы стала почти невыносимой, глаза мгновенно переполнились слезами.

Но и это всё ощутилось за какой-то миг, а уже в следующий Ора, с головой плотно закутанная в штору, полетела, окончательно перестав соображать, где верх, а где низ. К счастью, полёт оказался недолгим: девушка врезалась боком в твёрдое – слезы вместе с совершенно натуральными искрами посыпались из глаз, моментально намочив портьеру, отчего дышать стало совсем уж невозможно. А сверху обрушилось тяжёлое, угловатое, больно жалящее затылок и спину.

Снова грохнуло и стеклянно зазвенело.

А потом стало так тихо и тишина эта накрыла настолько внезапно, что сердце, испуганно ёкнув напоследок, провалилось в пропасть. Но пустота недолго оставалась собой, сосущую дыру в груди мигом затопила паника. Роен забилась, пытаясь выпутаться из ткани, выползти из-под навалившейся тяжести или хотя бы крикнуть – напрасно. Удушие прилипло к лицу вместе с бархатом, тьма становилась всё плотнее – вот-вот станет окончательной. И последняя мысль…

Не было никакой последней мысли, только обморочный звон в ушах.

Свет с воздухом вдарили по переносице гигантским кулаком: свет снова оказался слишком ярким, а воздух пах ночью и мокрым садом. Ора, покряхтывая, села, ватными пальцами сдирая то, что было портьерой. Книги – тяжёлые фолианты, сшитые в тетрадку листы и карманные томики – осыпались с неё, мягко шлёпаясь на пол. Почему-то этот звук напомнил прыгающих в пруд лягушек и Роен, передёрнувшись от омерзения, вскочила. Вернее, попыталась, но только снова рухнула плашмя, кажется, расквасив ещё и нос.

Ора медленно, всеми оставшимися силами давя панику, перевернулась на спину: потолок, потом стена, у стены покосившийся стеллаж с пустыми полками, ниже груда книг, а под ними она – атьера Роен. Нет, атьера Ноэ. Неважно, какая атьера, главное, живая и способная дышать.

А тишина оказалась не такой уж абсолютной, где-то – довольно приглушённо и совсем не страшно – всё ещё рычало, выло, грохотало и, кажется, свистело. И ещё – это уже было совсем рядом – поскуливало и постанывало, но тихонечко, будто стесняясь.

Ора, придерживая бархатный кокон, снова села, но гораздо аккуратнее, никуда не спеша. Утёрла мокрое с лица, глянула на ладонь и ничего не поняла. Оглянулась на тёмную дыру, зияющую на месте окна, на легонько покачивающуюся, словно сочувственно кивающую, ветку дерева. Повернулась в другую сторону.

Владыка лежал на боку почти накрытый опрокинутым креслом и смотрел на Роен, но вряд ли её видел, потому что глаза у него были выпученные и странно белые, как у рыбы. А ещё под ним растеклась глянцево поблёскивающая лужа. И халат задрался, бесстыдно обнажая пухлое рыхлое бедро.

Фламик снова заскулил, длинно втягивая носом воздух – это он не стонал, а так дышал.

– Вы не умерли? – невесть зачем спросила Ора, запросто выпутываясь из бархатных тряпок. – Вы живы, да?

Жрец ничего не ответил, только моргнул. Взгляд у него остался таким же бессмысленным. Роен снова повертела головой и, естественно, никого нового не увидела. Было ясно как день: что надо вставать, подходить к этому страшному под креслом, опускаться на колени – прямо в лужу! – и смотреть, что же там приключилось.

Проделывать всё это не хотелось до тошноты.

– Помогите? – спросила Ора у оконного провала.

Там, в темноте, затрещав, рухнуло. Обычно так трещат подрубленные деревья, когда их сначала раскачивают, а потом роняют. Вернее, трещат не сами стволы, а ломающиеся кусты и подлесок и…

Ора мотнула головой, словно на самом деле надеясь вытряхнуть из неё чушь вместе с остатками паники, поднялась. Кресло, придавившее фламика, оказалось тяжёлым, будто из камня вырубленным, а лужа моментально промочила штаны, холодом добравшись до колен.

– Вы меня слышите? Мне надо вас положить на спину, чтобы посмотреть.

Владыка не отвечал, таращась белыми глазами, лишь сдавленно хрюкнул, когда девушка его перевернула.

На выпуклом, выступающем пузырём животе, на желтовато-белёсом, словно рыбье брюхо коже ухмылялась, сочась кровью, широкая рана.

– Всё не так плохо, – промямлила Роен, понятия не имея, плохо на самом деле или просто ужасно. Если внутренности наружу не лезут, то это, наверное, хорошо? Или они не должны лезть? ­– Я вас перевяжу. Меня учили. Я умею.

Перевязывать было нечем. А на том месте, где хранилось, чему её учили, гремел колокол.

Ора, едва не сорвав ногти об узлы шнуровки, стащила с себя куртку, потом рубашку, прижала ком ткани к ухмылке на жреческом пузе, молясь Матери, и Юной, и всем Шестерым разом. Привычные слова тоже куда-то пропали, потому Роен просто звала, просила о помощи, хотя сама толком не понимала, чем тут можно помочь.

– Он сам ко мне пришёл! – Голос верховного фламика, удивительно ясный и чёткий, раздался так неожиданно, что девушка едва успела визг проглотить. Но рука её, навёрное, всё-таки дрогнула, потому что старик зашипел придавленной змеёй. – Первый раз пришёл сам, понимаешь? – Роен поспешно закивала, не понимая ни слова. – Он сам предложил, сказал, что мы можем… сотрудничать. Взаимовыгодно. Сказал подумать. Я думал! Я не имел права… Мы не способны справиться с ними, их надо посадить на поводок, надеть намордник, понимаешь?

– Вы сейчас о демонах говорите? – не слишком уверенно уточнила Ора.

Чувствовала она себя странно, её знобило, как при начинающейся лихорадке, а позвоночник и вовсе оледенел, зато ладоням было тепло, почти горячо. Но посмотреть, что это там с ними такое творится, Роен не могла. Потому что тогда бы пришлось их поднять, оторвать от подмокающей рубашки, открывая ухмыляющуюся рану.

– Если б я с ним договорился, они не стали бы жрать всех подряд! – почти выкрикнул фламик и даже попытался приподняться на локтях. – Разве это плохо? Нет, ты скажи.

Мир, странно мозаичный, не совпадающий углами кусков, поехал в бок и вниз, но тут же на место вернулся, целый и кристально ясный, будто тряпочкой протёртый. И Ора сообразила, что переворачивать старика не стоило, а рубашку надо бы сложить по-другому и давить иначе. Да и крови вокруг не так, чтобы много. И нет запаха, того самого, ни с чем несравнимого – вони порванных внутренностей.

А умирающим, наверное, наплевать на собственную правоту. По крайней мере, смертный одр вряд ли располагает к самооправданиям, да ещё с такой убеждённостью.