Изабелла и Франческо были страшно возмущены этими событиями и послали к Джулио своего хирурга, господина Андреа, и еще одного врача. Джулио растроганно благодарил их за доброту, «которая облегчила боль, хотя она и в самом деле почти непереносима». Альфонсо отправил мантуанских врачей обратно, поскольку сын Гонзага, Федерико, был в это время болен. Джулио мог видеть левым глазом, сохранялись и некоторые надежды на то, что зрение частично вернется к правому глазу. Спустя две недели Проспери навестил Джулио и доложил Изабелле, что брат ее смутно видит силуэты людей и предметов, но пока не может еще открыть веки без помощи рук, так как повреждена мышца, которая за это отвечает. Правым глазом он может лишь отличать свет от тьмы, к тому же до сих пор испытывает сильную боль. «Господь да поможет ему, — добавляет Проспери, — да подарит Он ему любовь и мир, которые должны быть между братьями, да сохранит Он честь знаменитого рода…» Альфонсо решил, что в данном случае лучший способ действия — не делать ничего и в особенности не выступать против Ипполито. Тем не менее обстановка в семье стала натянутой и полной подозрений. Ипполито без предупреждения поехал к Изабелле в Мантую. Франческо нервно оповестил об этом Альфонсо. Тот ответил, что благодарен Гонзага за твердое решение — не принимать никого, кто плохо относится к нему в Ферраре. «Но в случае с Ипполито Ваше Сиятельство должны знать, что ничуть нас не обеспокоите, приняв у себя кардинала, потому что, согласно нашей воле, он может ехать и оставаться там, где захочет. И более того. Ваше Сиятельство поступили хорошо, что приняли его, поскольку нас он ничем не обидел», — писал он.

Приблизительно в это же время произошло убийство, которое, возможно, связано было в какой-то мере с затаенной враждой, существовавшей между старшими братьями Эсте и Франческо Гонзага. Убили фаворита Гонзага, придворного Антонио Регацци да Сан-Секондо, прозванного Миланцем. Убил его Энеа Фурлано по прозвищу Кабальеро. Энеа был женат на одной из внебрачных дочерей Франческо. После недолгого заключения его выпустили из тюрьмы и выслали из Мантуи. Баччелли недвусмысленно заявляет, что Миланца убили по приказу или подстрекательству со стороны Альфонсо и Ипполито. Фурлано часто потом видели в компании Альфонсо, а после смерти Франческо Гонзага Изабелла даже отменила приговор о его ссылке.

Альфонсо как ни в чем не бывало продолжал исполнять свои обязанности, принимать секретарей и более никого, за исключением братьев и самых близких друзей. Они с Лукрецией занялись вплотную переоформлением и косметическим ремонтом своих покоев. Герцог часами не выходил из сада: наблюдал за тем, как работают садовники. Чума отступила, и народ потянулся в город. Лукреция постоянно ездила из Феррары в Бельригуардо, проверяла, как идут ремонтные работы в ее апартаментах. «Вчера я видел комнаты герцогини [в башне Маркезана], они превосходны. — докладывал Проспери 6 декабря, — столь же хорош и маленький салон в комнате с балконом. А из комнат Его Светлости, ее супруга [в палаццо Корте] можно пройти в апартаменты Ее Светлости, и с площади этого никто не увидит. В настоящее время Ее Светлость занимает комнаты в замке…» Джулио для большей безопасности переместили из роскошного дворца на улице Ангелов в палаццо Корте. Еще Проспери сказал, что. по словам Антонио Костабили, Альфонсо решил устроить примирение Ипполито и Джулио, а потому хотел, чтобы кардинал с этой целью вернулся в Феррару. 24 декабря Проспери сообщил, что примирение произошло.

Альфонсо послал Костабили за кардиналом, и тот явился в сопровождении графа Лодовико Пико делла Мирандола. Они поужинали в кабинете Альфонсо. Затем герцог послал Иеронима Дзилиоло к искалеченному брату и попросил передать, что ему очень хочется, чтобы он примирился с кардиналом, попросил сказать Джулио, что он надеется на его согласие. Встреча состоялась, и Альфонсо прежде всего говорил о раскаянии, которое испытывает кардинал, о горьком его сожалении и о том. что отныне он желает Джулио только добра, «затем и кардинал добавил несколько добрых и покаянных слов и пообещал, что будет добрым и любящим братом». Тогда Джулио обратился к Альфонсо: «Синьор, Вы видите, каков я теперь, — а затем, повернувшись к кардиналу, сказал, что он должен благодарить Бога и Богоматерь, даровавших ему зрение. — И хотя поступили со мной жестоко и бесчеловечно без всякой на то моей вины, тем не менее я прощаю Ваше Сиятельство и не перестану быть Вам добрым братом, каким был и раньше». Ипполито сказал в ответ любезные слова. Альфонсо был глубоко тронут, так что «от волнения не мог даже много говорить, сказал лишь, что будет за них молиться: пусть они любят друг друга и счастливо живут в его стране». Предупредил, что если они не послушаются, он заставит их подчиниться. Не в силах говорить далее, он повернулся к Никколо да Корреджо, и тот продолжил речь от его имени. Под конец Ипполито и Джулио обменялись официальным примирительным поцелуем. «Дай-то, Господи, чтобы с этих пор все уладилось», — воскликнул Проспери, оптимистичный, как всегда.

Лукреция держалась в стороне от семейных ссор Эсте, так как муж заранее предупредил ее попытки посредничества. Ссора была опасная, и, как оказалось, дело этим не кончилось. Первый год пребывания Лукреции на посту герцогини Феррары был, не считая ее романа с Франческо, не слишком счастливым. Тревожное настроение, связанное с сомнениями в способности родить здорового наследника, усугубило известие, что Изабелла в ноябре благополучно родила второго сына, Эрколе. А горше всего ее мучила мысль о том, что Чезаре продолжает сидеть в тюрьме.

После примирения Джулио и Ипполито Лукреция и Альфонсо устроили в замке карнавал с танцами. Все обратили внимание на одежду Альфонсо: хотя официальный траур по Эрколе еще не закончился, наряд герцога был праздничным: плащ по турецкой моде, подбитый мехом волка и соболя, испанский берет и изысканная туника с орнаментом из полосок шелка. Альфонсо, по словам Проспери, «казался гораздо веселее обычного». Вероятно, он почувствовал облегчение — и оттого что закончился первый его год на посту герцога, и оттого, что удалось загладить семейные разногласия.

Проспери, однако, в отчете от 6 января 1506 года обратил внимание на то. что с момента примирения ни Альфонсо, ни Ипполито не заговаривали о Джулио, не встречались с ним. «не прибавили они ему и довольствия, как следовало больному человеку». По его словам. Джулио был обижен. Ипполито снизошел до того, что послал к Джулио своего секретаря, сам же не появился, а Джулио, стесняясь причиненного ему уродства, не выходил из своих комнат. Тем не менее, по свидетельству Проспери, при дворе каждый день устраивали маскарады, «словно бы все тут были самыми счастливыми в мире». Никколо да Корреджо сочинил эклогу. Лукреция заказала комедии «о трех типах любовников», в основу одной из пьес легли сюжеты из «Декамерона» Боккаччо. Проспери осудил комедию как «крайне непристойную». Танцевали в замке до рассвета. 13 февраля устроили «яичное сражение», а на площади мужчины с завязанными глазами и длинными палками под пение труб соревновались друг с другом: кто из них убьет привязанную к столбу свинью. «Цыган», любимец Альфонсо, в кандалах и с завязанными глазами ходил по натянутой над площадью веревке. Лукреция, прикрыв лицо маской, частенько выезжала на городские улицы в сопровождении Бароне или Никколо да Корреджо.