Слух об этом происшествии, как снежная глыба, чем дальше катился, тем принимал большие размеры, и в Арзеруме вырос наконец в вооруженный бунт целого мусульманского полка, чрезвычайно встревоживший главнокомандующего. Но Паскевич не любил делать из мухи слона, и когда получилось подробное донесение Муравьева, он прекратил все толки, положив резолюцию: «Оставить все без последствия». Так происшествие это и было предано вечному забвению.

С возвращением из Бейбурта Паскевич обратил уже исключительное внимание на прикрытие Арзерумского пашалыка от набегов, которые могли иметь последствием разорение деревень и обеднение края, важного для нас в продовольственном отношении. С этой целью главные силы расположились в Арзеруме, а два передовых отряда были выдвинуты – один в Ашкалу, к стороне Терджана, другой в Мегмансур, к стороне Бейбурта.

Так закончился на главном театре второй период кампании, наполненный исключительно частными действиями и далеко уступающий своими превратностями блестящему периоду победоносного шествия русских войск к Арзеруму.

В то время как главные силы действующего корпуса, стремясь проникнуть все глубже внутрь Анатолии, совершали Трапезундский поход и громили лазов в неприступных горах их родины, остальным войскам, занимавшим покоренные области, выпала на долю менее завидная, но не менее почетная роль удержать за собой добытые кровью приобретения. Они боролись с мятежом в Арзеруме, сражались с курдами близ Хныса и Баязета, бились с мятежными шайками под Карсом и Ардаганом, мужественно отстаивали границы Гурии и ходили в Аджарию.

Пламя, которое в начале кампании разом угрожало охватить все русские границы, погасло с падением столицы Анатолии. Русские победы, как сильная струя холодной воды, потушили огонь, но искры продолжали тлеть и при малейшей оплошности угрожали новым пожаром.

Когда катастрофа разразилась над головой Бурцева и гром турецкого оружия глухими перекатами прокатился по горам Лазистана, всюду разжигая страсти и вдохновляя мусульман новыми надеждами, отзвуку этому не осталось чуждо даже население самого Арзерума. Давно уже фанатики, преимущественно муллы, восстанавливали магометан против гяуров, но страх перед подавляющей силой сковывал страсти. Теперь минута казалась удобной. Большая часть войск ушла с Паскевичем в Бейбурт, и в Арзеруме осталось только пять батальонов, которые, естественно, не могли защитить все пункты обширного, стотысячного города. Патрульная и караульная службы, требовавшие усиленных нарядов, ежедневно рассеивали значительную часть гарнизона по всем уголкам Арзерума и давали заговорщикам заманчивую надежду в минуту восстания отрезать их от цитадели и истребить поодиночке. О дальнейших последствиях этого дела мятежники, кажется, не думали, да едва ли и существовал у них какой-либо определенный, строго обдуманный план, они даже не знали, что в самый день отъезда Паскевича в Арзерум вступил второй сборный линейный казачий полк, экстренно вытребованный с Кавказской линии.

Русские власти давно уже следили через армян за развитием этого заговора, даже держали в своих руках его нити, и если не принимали никаких особенных мер к его прекращению, то только потому, что осуществление этого заговора просто казалось невероятным. Турки были безоружны, да и вообще неспособны к шумным демонстрациям, к борьбе на баррикадах, к тем бурным, порывистым движениям, которые можно наблюдать в народах, живущих страстной политической жизнью. Даже восстание арзерумской черни, грозившее 27 июня кровавыми уличными сценами, ничего не доказывало, потому что оно имело свои особенные причины. Тогда перед воротами города впервые стояло иноземное войско, и народ был доведен до отчаяния страхом неизвестного будущего. Это будущее наступило для него с того момента, как русские вошли в цитадель, но с тех пор народ давно уже примирился со своим положением, был даже доволен своей судьбой, и увлечь его на скользкий путь восстания могли разве только угрозы каких-нибудь необычайных кар в будущем. Но для этого нужно было уже, чтобы страх такого возмездия был сильнее страха перед всесокрушающей русской силой.

И тем не менее 24 июля, на другой же день после отъезда Паскевича, весь город пришел в какое-то необычайное движение. Армян вовсе не было видно на улицах, а обыкновенно вялые и полусонные турки оживленно ходили по базарам, и не то чтобы со злобой, а скорее с какой-то гордой важностью поглядывали на русских. Наступил вечер. Муэдзины прокричали свой обычный призыв к молитве; давно была пора потухнуть огонькам, едва-едва мерцавшим сквозь пузырчатые окна турецких домов, а они не потухали; турки оставались на улицах и, видимо, о чем-то совещались. Стечение народа в такое время, когда все правоверное население обыкновенно покоилось мирным безмятежным сном, привлекло внимание русских, уже с утра бывших настороже, и когда убеждение разойтись по домам не возымело успеха, Панкратьев приказал арестовать двенадцать главных заговорщиков, за которыми давно уже следила полиция. Их всех захватили в домах без шума, без всякой огласки, не привлекая внимания народа, и в ту же ночь под сильным конвоем увезли в Эривань. Толпа народа, лишенная руководителей, еще некоторое время слонялась по улицам, но, видимо, не зная, что делать, разошлась по домам. На другой день брожение повторилось слабее, а на третий, когда на площадях появились войска, а по улицам заходили конные патрули, город притих и жизнь мало-помалу пошла обычной колеей.

Восстание не состоялось, но во всем этом деле было слишком много загадочного. Трудно было предположить в самом деле, чтобы народ решился с голыми руками идти на войска и брать укрепленные пункты. Но откуда у него могло появиться оружие? Самый тщательный обыск, произведенный в окрестностях, дал только случай открыть в деревне Архинис спрятанное знамя, увеличившее собой число русских трофеев, но ни складов оружия, ни пороха – ничего, о чем так много говорили армяне, – найдено не было. На разграбление арсенала мятежники также рассчитывать не могли уже потому, что арсенал находился внутри цитадели, и прежде чем овладеть им, нужно было покончить с русским гарнизоном. Оставалось предположить одно – расчеты на какую-нибудь постороннюю помощь. И действительно, строжайшее следствие, произведенное Панкратьевым, выяснило нечто посерьезнее домашнего заговора: открыты были тайные сношения арзерумских жителей с мушским пашой, с курдами и лазами, при посредстве которых только и мог осуществиться безумно затеянный план истребления русских.

Главнокомандующий получил известие об этих происшествиях уже за Балахором и был весьма доволен благоразумными распоряжениями Панкратьева.

«Объявите в прокламации жителям, – писал он ему из Килкит-Чифтлика, – что многочисленные скопища лазов, соединившиеся против нас в окрестностях Бейбурта, рассеяны ныне, как прах от сильного ветра. Харт, гордившийся смертью русского генерала, истреблен вместе со всеми защитниками его, и в самой деревне не оставлено камня на камне; сады и сакли – все обращено в пепел и сравнено с землей. Три бывшие там знамени достались победителям, и вы, показав сии знамена обывателям Арзерума, сообщите им о сем жестоком наказании. Да научатся они из сего примера, что русские столько же великодушны к покорным, сколько строги к буйным мятежникам».