И не заставив себя просить, я склонилась на софу и тут жеощутила между своих трепещущих ягодиц член толщиной в свою руку.

— Надеюсь, милый ангел, — сказал мнезлодей, — ты извинишь мой маленький ритуал, без которого, хотя орган уменя всегда в надлежащем состоянии, я не смогу оказать твоим прелестям тепочести, каких они заслуживают; короче говоря, мне придется окровавить этотгорделивый зад, но доверься моему мастерству — ты не почувствуешь никакой боли.

Он взял многохвостую плеть с железными наконечниками и нанесдесяток свистящих ударов, за две минуты вскрыв мои ягодицы, да так искусно, чтоя не ощутила ничего неприятного.

— Вот теперь хорошо, — удовлетворенно заметилкапитан, — теперь орган мой увлажнится и глубоко проникнет в твои потрохаи, быть может, смажет их густой спермой, которую без этой церемонии из меня невыжмешь.

— Давай, братец, давай! — подбадривала Клервиль,продолжая совокупляться с моим Сбригани. — Ее жопка выдерживала и нетакое, мы с ней частенько пороли друг друга.

— О, сударь! — закричала я, когда толстеннаядубина вломилась в мой задний проход. — Порка в сравнении с этимчудовищем…

Но было уже поздно: громадный инструмент Бризатесты ужеделал свое черное дело у меня внутри, и такой содомии мне еще не приходилосьиспытывать. Двое других занимались тем же: Клервиль, по своему обыкновениюпредлагать партнеру только зад, казалось, срослась с органом Сбригани в товремя, как Раймонда, лаская ей клитор, оказывала ей такую же сладостную услугу,какую я получала от Элизы.

Да, друзья мои, главарь банды был настоящим костоломом. Неограничиваясь только одним алтарем, который, как я сперва думала, должен былцеликом завладеть его вниманием, он поочередно вламывался в оба, и эта быстраяи невероятно возбуждающая смена ощущений держала меня в состоянии почтинепрерывного оргазма.

— Смотрите, Жюльетта, — сказал он, когда наконецвытащил свой устрашающий член и положил его на мою грудь, — вот объяснениеи причина всех моих безумств и преступлений; жизнь мою продиктовалиудовольствия, которые доставляет мне эта штука; меня, как и сестру,воспламеняет преступление, и я не могу сбросить ни одной капли спермы, пока несовершу ужасный поступок или хотя бы не подумаю о нем.

— Так какого черта! Давайте же скорее займемсяэтим, — предложила я. — Раз уж все мы испытываем такое желание, и унас наверняка есть такая возможность, давайте прольем чужую кровь вместе сосвоей спермой. Неужели у вас под рукой не найдется жертвы?

— Ага, сучка, — заметила Клервиль, задыхаясь отрадости. — Вот теперь я узнаю тебя. Придется, братец, угодить этомуочаровательному созданию и замучить ту римскую красотку, которую вы захватилинынче утром.

— Ты права, пусть приведут ее; ее смерть позабавитЖюльетту, да и нам всем пора получить настоящее удовольствие.

В салон ввели пленницу, и вы ни за что не догадаетесь,

кого я увидела перед собой. Это была Боргезе; да, да,восхитительная Боргезе собственной персоной! Чувствительная княгиня была вотчаянии после моего отъезда, жизнь потеряла для нее всякий смысл, и онабросилась догонять меня, а люди Бризатесты перехватили ее по дороге в Неаполь,примерно в том же месте, где за день до этого остановили нашу карету.

— Клервиль, — встрепенулась я, — эту женщинутоже нельзя принести в жертву, она — наша сообщница, она — моя подруга, котораязаняла в моем сердце место, когда-то принадлежавшее тебе; прими ее с любовью,мой ангел, эта распутница достойна нашего общества.

Обрадованная Олимпия расцеловала меня, расцеловала Клервильи, кажется, смягчила сердце Бризатесты.

— Разрази меня гром, — пробормотал он,демонстрируя свой орган, возбужденный, как у кармелита, — все этизапутанные события пробудили во мне дьявольское желание поиметь эту прелестнуюдаму; давайте вначале позабавимся с ней, а там решим ее судьбу.

Я заняла свое место возле Олимпии, и ее отличавшийсяблагородными линиями зад получил хорошенькую порку, какую и заслуживал.Бризатеста той же самой плетью и так же артистически обработал его, после чегосовершил яростный акт содомии. В это время мои женщины ублажали меня, аСбригани совокупился с Клервиль. Возбуждение присутствующих продолжаловозрастать; Бризатеста расположил женщин в ряд — все пятеро встали начетвереньки на софу, приподняв заднюю часть, и оба мужчины по очереди началипрочищать нам задний проход и влагалище, пока наконец не сбросили свое семя:Сбригани в потроха Клервиль, Бризатеста — в чрево Олимпии.

Сладострастные, удовольствия сменились более пристойнымизанятиями. Боргезе, только что вышедшая из темницы, была голодна, ее накормилиужином, и все отправились спать. На следующее утро, после завтрака, мы выразилисвое удивление столь необычным союзом парижской куртизанки с главаремразбойников, живущим в дебрях Италии, и попросили капитана рассказать о своихневероятных приключениях.

— Я расскажу вам все, если хотите, — согласилсяБризатеста, — но при этом нельзя обойтись без деталей, которые могутпоказаться слишком грубыми в приличной компании; правда, я надеюсь на вашпросвещенный ум, поэтому ничего не утаю от ваших ушей.

История Бризатесты.

Если бы в моей душе еще гнездилась скромность, я бы,конечно, не осмелился поведать вам свои похождения, однако я давно дошел дотакой степени морального падения, где ни о какой стыдливости не может быть иречи, так что расскажу без утайки всю свою жизнь вплоть до самых темных инеприличных ее сторон, которая, если выразить ее в четырех словах, являет собойяркое полотно отвратительных преступлении. Благороднейшая дама, сидящая рядомсо мной и носящая титул моей супруги, является, кроме всего прочего, и моейсестрой. Мы оба — дети знаменитого Боршана, который был известен не толькосвоим скандальным поведением, но и своим богатством. Мой отец, перешагнувтридцатидевятилетний рубеж, женился на моей матери, которая была на двадцатьлет моложе и много богаче его; я родился еще до первой годовщины их брака. Моясестра Габриель появилась на свет шестью годами позже.

Мне шел семнадцатый год, моей сестре было десять, когдаБоршан твердо решил, что отныне он сам будет заниматься нашим воспитанием; насзабрали из школы, и возвращение под родительский кров было равносильновозвращению к жизни; то немногое, что мы узнали в школе о религии, отецпостарался заставить нас забыть, и с той поры вместо скучной и непонятнойтеологии он обучал нас самым приятным вещам на свете. Скоро мы заметили, чтонашей матери совсем не нравились такие занятия. Она имела мягкий характер, былахорошо воспитана, от рождения набожна и добродетельна и даже не подозревала,что принципы, которые постепенно закладывал в нас отец, когда-нибудь составятнаше счастье; поэтому, будучи женщиной недалекой, она, как могла, вмешивалась вдела своего мужа, который насмехался над ней, отмахивался от ее замечаний ипродолжал разрушать не только сохранившиеся в нашей душе религиозные принципы, нои принципы морали также. В порошок были стерты и нерушимые основы того, что впросторечии именуется естественным законом, и этот достойный папаша, желаяпривить нам свои истинно философские взгляды, не гнушался ничем, чтобы сделатьнас стойкими к предрассудкам и нечувствительными к угрызениям совести. С тем,чтобы исключить возможность противоречивого толкования этих максим, онизолировал нас от внешнего мира. Только редкие визиты одного из его друзейнарушали наше уединение, и ради последовательности изложения я должен сказатьнесколько слов об этом господине.