– И что это значит?

Отпустив мышь, Ратмир положил руки на колени.

– Статус резервного центра управления позволяет сделать только одно изменение, – сказал он, – все дальнейшее возможно только с разрешения главного инженера, который должен ввести свой пароль и активировать подтверждение. Мы можем обнулить только один набор коэффициентов, один квадратик из двадцати четырех. На этом наше вмешательство закончится.

Мгновенье Вадим раздумывал.

– То есть обнулить только один из двадцати четырех вариантов?

– Да.

– А они точно исключают друг друга? Ты уверен, что понял все правильно?

– Судя по тому, что одновременная регулировка их невозможна, то да.

– А какой из них активирован в настоящее время, мы не знаем?

Ратмир некоторое время раздумывал.

– Не знаем. И, вероятнее всего, не узнаем. Я попробую исследовать интерфейс, но вероятность успеха не гарантирована.

Пережидая новый толчок головной боли, Вадим отвел глаза от терминала.

Все логично, подумал он, резервный центр управления существует на случай каких-то чрезвычайных мероприятий, когда основное управление потеряно, а для того чтобы принять решение в чрезвычайной ситуации, нужно доскональное знание сути технологических процессов, и у кого же оно есть, как не у руководителя исследовательского центра, видимо, еще когда-то давно это право оставил за собой какой-то крупный ученый, который руководил разработками когда-то. Но давать разработчикам право полного управления производством неправильно – приняли спасительное решение и отошли в сторону, отсюда и требование подтверждения последующих решений со стороны главного инженера, что, в общем-то, не представляло проблемы при условии, что этот главный инженер сейчас находился бы тут же и все руководители предприятия собрались бы в этой комнате. Только где нам теперь взять этого главного инженера с его паролем, то есть получается, что перед нами проблема выбора без права на ошибку, то есть мы должны безошибочно выбрать и обнулить тот единственный режим, который активирован в настоящее время. И понятно, почему он не отображен, – уж кому, как не сотрудникам исследовательского центра знать, какой режим работы активирован в настоящее время, выводить это на терминал – все равно что подсвечивать таблицу умножения, только вот о нас с Ратмиром они не подумали. Если в программе управления сведений о текущем режиме нет, то они могут быть на компьютерах сотрудников, скорее всего – на компьютере начальника исследовательского центра, если он под паролем, то его-то Ратмир взломает, что там, на компьютере, – это другой вопрос, через какие дебри документов придется пробираться, но попробовать нужно, не попытаться невозможно.

– Вот что, – сказал он Ратмиру, – переверни вверх дном эту программу, залезь во все ветки, прошерсти меню до основания – может быть, хотя бы косвенное указание на задействованный режим где-то отыщется. А я посмотрю в компьютерах у сотрудников.

На мгновенье задержав руку, передвигавшую мышку, Ратмир продолжил движение; стараясь не шататься, Вадим вышел из комнаты. Клавиатура компьютера в комнате начальника была покрыта заметным слоем пыли, компьютер включился без пароля; открывая одну за другой папки на рабочем столе, Вадим просматривал бесконечные файлы переписки, акты сдачи-приемки работ, протоколы измерений и протоколы совещаний. Все правильно, подумал он, руководитель научно-исследовательского центра не занимается непосредственно научной работой, он на административной должности, он руководит процессом, даже если он полностью в курсе всех деталей текущих разработок, едва ли это находит отражение в его документах, то же касается и взаимодействия его структуры с производственными службами, на поверхности, в документах компьютера лишь деловая переписка, документ о текущих параметрах технологического цикла в чистом виде найти, скорее всего, не удастся, где-то могут быть краткие упоминания о нем, какие-то ссылки на него, какие-то краткие выдержки из него, хоть надежда не так велика, как мне показалось сначала, – все равно, надо все переворошить, все просмотреть аккуратно. Покончив с диском C, он перешел на диск D, снова потянулись бессмысленные, ничего не говорящие документы, глаза слезились; автоматически открыв очередную папку, он машинально окинул взглядом выстроившиеся в четыре столбца названия документов; понимая, что нужен отдых, на мгновенье он зажмурился; открыв глаза, он откинулся на спинку стула. В нижней части папки выделялся цветной окраской иконки в виде полосато-оранжевого бакена файл с расширением mov в формате VLC. Бездумно подведя к нему курсор, так же автоматически он щелкнул мышкой. Экран засветился, возникло изображение, разом зашумели голоса, за столом, который сейчас был пуст, сидели люди, лица людей были нервны, изображение, несколько раз дернувшись, стабилизировалось, голос кого-то невидимого после секундной паузы зазвучал из динамиков.

– Ладно, повторяться, думаю, нет смысла, я уже имел случай высказаться по этому вопросу. Дело не в заслугах, ошибках и этических колебаниях каждого из нас, сейчас я просто прошу каждого конкретно и ясно высказать свое отношение к сделанному нам предложению.

Саркастически скривившись, один из сидевших бросил быстрый взгляд в сторону невидимого говорившего.

– Играем в демократию?

– Хочу вам заметить, уважаемый Михаил Дмитриевич, что мы давно уже не играем.

Другой сидевший, махнув рукой, резко отвернулся.

– Ну понятно. Сейчас начнется агитация в духе ленинской социал-демократической партии: «Чтобы объединиться, нам нужно сначала размежеваться».

– Доразмежовывались уже.

– Вы знаете, что гоминиды из второй лаборатории с нами уже не здороваются?

– Скоро в туалет будем ходить по предварительной записи – чтоб не дай бог кого-нибудь не того не встретить.

– Можно мне? – щуплый парень с больным взглядом, секундно вздрогнув плечами, на мгновенье стремительно-коротко обозначил бессильно поднятую руку. – Может быть, я скажу не самое важное, но, пожалуйста, послушайте и постарайтесь понять. Даже не понять… ну… как-то учесть. Хотя ни на какую особую роль я не претендую. Понимаете, я читаю статьи в наших журналах – в наших классических, солидных, стопудово уважаемых и безоговорочно авторитетных журналах, я читаю статьи людей, перед которыми я преклонялся, которыми со студенческих лет восхищался, я читаю – и мне скучно. Не потому, что я чувствую себя умным, или, упаси господи, умнее их – я и не чувствую, но с высоты того, что я сейчас знаю – пусть в этом нет моей заслуги, – все ими написанное кажется попыткой сделать перевод с санскрита с помощью англо-голландского словаря. В котором к тому же полно опечаток. Я не говорю, что нужно кем-то пренебрегать или кого-то презирать, но поймите – это уже произошло. Что бы мы ни думали, что бы мы сегодня ни решили – мы ничего не можем поделать с тем знанием, которое сейчас у нас есть, мы не можем это вычеркнуть, мы не можем это забыть. Это уже есть, мы знаем. И двигаться дальше, или даже остановиться, или свернуть куда-то, не учитывая этого, мы не можем.