– Опасность в вегетарианских дозах – ну да, это мы проходили. А потом вегетарианцы начинают поедать друг друга.

– Это невыносимо. Почему в сложившейся ситуации у вас не находится ничего, кроме каких-то бессмысленных фигур речи? Господи, неужели вы не понимаете, что все мы профессионально и нравственно погибнем, если не найдем в себе мужества говорить друг с другом простыми и ясными словами? Неужели это не ясно кому-то? Неужели…

Движок внизу экрана коснулся правого ограничителя, изображение погасло. Щелкнув мышкой, Вадим погасил браузер; увидев на месте его вновь возникшую на экране директорию с файлами переписки, механически он открыл один за другим несколько файлов, бездумно пробежав их по диагонали, он свернул директорию, на заскрипевшем колесиками стуле он отъехал от стола. Чувствуя приближение нового приступа головной боли, сжав руками виски, он закрыл глаза. Так вот, значит, какими они были, подумал он, не добросовестные дотошные профессионалы, целиком погруженные в свои проблемы, а вот такие рефлексирующие истеричные идиоты, убежденные к тому же в исключительной и судьбоносной роли собственного разума. Я думал, таких уже не осталось – их и не осталось, в Москве и Санкт-Петербурге, но, оказывается, они уцелели здесь, в провинции, ну да, этот Семиструйск с его заводом, он был одним из общенациональных центров биохимии, причем военной, эдакий химический аналог Арзамаса-16, и вот они угнездились здесь, унаследовав все лучшее – и худшее – от советской традиции, заботливо взращенные старшими товарищами, воспитанные в атмосфере интеллектуальных пиршеств и мировоззренческих споров обо всем на свете, о глобальных проблемах, убежденные в собственной интеллектуальной исключительности, в праве принимать решения за других, вдобавок гордые сознанием ответственности за принимаемые решения, готовые всерьез спорить об этом, именно так понимающие свою роль в обществе, в мире, в цивилизации, в социуме, бог знает где еще. И черт знает, чего еще они могли натворить здесь – оторванные от столичных центров потребительства и разврата, одуревшие от низкой зарплаты и, главное, оставленные без конкретной работы, предоставленные сами себе, пущенные в свободное плавание. Платить, платить им надо было больше, чтобы заплыли жиром, свили теплые коконы в безмятежно-сытом, идеально потребительски упакованном мещанском существовании, в окружении приветливых жен и долбаных детей, занимающихся спортом, чтоб были всем довольны и только пожимали бы плечами при разговорах о мировых проблемах, как о чем-то зыбком и неприлично абстрактном, не поддающемся серьезному научному анализу. Так, только так, иначе тьма, вечная тьма…

Боль, достигнув пика, понемногу откатилась; открыв глаза и вновь придвинувшись к монитору, он открыл следующую папку, колонки Word’овских файлов казались бесконечными; открывая и закрывая их, один за другим просматривая, уже зная, что ничего не найдет, он закончил папку и начал следующую; обреченно и дисциплинированно просмотрев оставшиеся папки, он отодвинул мышку. Гениальная догадка себя не оправдала, подумал он, так что же, куда двигаться, куда метаться, что делать теперь. Обратиться к стихии чистого разума, попытать счастья на полях логики – замечательная идея, особенно если учесть, что единственная надежда на внешнюю подсказку только что рухнула, и совершенно непонятно, где взять следующую, ну так что, дергайся, пытайся, бейся лбом о стену, в конце концов, это лучше, чем сидеть здесь и ждать у моря погоды, а точнее, ждать Ратмира, который исследует сейчас эту чертову программу, ходит по веткам пользовательских окон и, разумеется, ничего не найдет. Ладно, стоп, соберись, успокойся, мысль, химически чистая мысль, вот все, что тебе остается, только она, только она одна, только на нее остается надежда теперь. На столе лежала стопка бумаги, придвинув к себе листок и взяв из подстаканника с пишущими принадлежностями шариковую ручку, мгновенье помедлив, пережидая ткнувшуюся в виски настойчивую боль, он написал на листке:

Замечательно, подумал он. Четыре буквы. И двадцать четыре варианта их расстановки, какая первая, какая вторая и так далее, хотя если результат зависит от этой расстановки, то логично предположить, что речь скорее идет о некой иерархии: какая верхняя, какая следующая по старшинству и так далее вниз, как распределение медалей у четырех команд, вышедших в полуфинал чемпионата мира. Ну и что, что это дает, все равно непонятно, что скрывается за этими буквами, что они обозначают, при том что это может быть что угодно, от названия химических элементов до заглавных букв какой-нибудь матерной частушки, хотя нет, до такой плебейской вульгарности эти ребята, разумеется, не опустились бы. Тогда что это – скорее, какие-то факторы, определяющие технологический процесс: какой главный, какой следующий по значению, хотя опять-таки, что это за факторы и что обозначают чертовы буквы – догадайся, попробуй. Зайдем с другой стороны, подумал он, характерно, что этих факторов не сколько-нибудь, а именно четыре. Четверичность – краеугольный камень античных философий и календарей, четыре времени года, четыре времени суток, четыре главных элемента природы – огонь, воздух, земля, вода, так, кажется, учил Гераклит, или Анаксагор, или, в конце концов, они оба, забавно, а может, так оно и есть, W – water, E – Earth, хотя нет, земля – это в смысле земля как почва, а не Земля как планета, тогда было бы не E, а S – soil. Нет, не прокатывает. Вот что, подумал он, в прежние времена эти ребята занимались разработкой психотропного оружия, это совершенно ясно, это мы с Ратмиром почувствовали на собственной шкуре, вернее, на собственных мозгах, сначала вейка, которая нас вдобавок практически обездвижила, потом эти наши опыты с самостоятельной регулировкой, в результате которых эта установка по ту сторону коридора выработала, по всей вероятности, какой-то сильнейший галлюциногенный газ, вероятно, и результатом их эксперимента должно было стать нечто подобное, причем революционное по содержанию, намного опережающее существующий научный уровень – судя по их обсуждению, причем революционное настолько, что могло быть только откуда-то подсказано, привнесено снаружи, другое дело, что у них не получилось, что-то пошло не так, произошла авария, результатом чего и стало появление Облака, но это ладно, это сейчас не важно, важно другое, эта субстанция в любом случае должна была как-то воздействовать на человека, как вообще можно воздействовать на человека, точнее, на что в человеке можно воздействовать. Можно воздействовать на него самым грубым, разрушительным образом, как воздействуют простейшие отравляющие газы – поразить его внутренние органы, вывести из строя опорно-двигательную систему, словом, отравить, уничтожить физически. Можно, что сложнее, воздействовать на его мозг, вывести из строя мышление, превратить его в одурманенное, галлюцинирующее, неспособное к сопротивлению существо, которое в боевых условиях легче всего взять в плен. Что еще можно? Не знаток я всего этого, стоп, хотя есть еще, судя по всему, психотропные специализированные вещества, подавляющие волю к сопротивлению, в принципе подавляющие волю, пусть на некоторое время, превращающие человека в раба, неспособного уклониться и дать неправдивый обдуманный ответ, вынужденного на любой вопрос выкладывать всю подноготную и исповедоваться, неспособного противостоять приказу, автоматически и покорно выполняющего любые команды и инструкции. Что еще возможно? Есть, кажется, да нет, точно, есть какие-то таблетки и вещества, вызывающие беспричинный прилив радости и удовлетворения, счастливой эйфории, восторга и воодушевленности, и есть точно так же вещества, вызывающие мгновенный, ничем внешне не спровоцированный приступ депрессии, отчаяния, экстремальной угнетенности, страха и всего прочего – короче, воздействующие на эмоциональную сферу. Что еще? Кажется, все. Любопытно, что составляющих опять-таки получается четыре. Стоп. Несколько мгновений раздумывая, Вадим взял ручку, еще секунду помедлив, придвинув лист, он в столбик написал на нем: