В ужасе я вскочила и захлопнула дверь.

– Ради Аллаха! Вас же услышат! – взмолилась я. – У нас на этаже есть агенты САВАК.

В ту пору мы были уверены, что половина коллег состоит в тайной полиции, этих людей боялись и старались обходить стороной.

С того дня господин Ширзади чуть ли не ежедневно читал мне свои стихотворения – за любое из них и автора, и того, кто их повторит, могли приговорить к смерти. Всем своим существом, каждой каплей крови я впитывала смысл этих слов и запоминала навечно. Юность Ширзади пришлась на пятидесятые годы, пору несбывшихся надежд, его дух был сломлен, и жизнь наполнилась горечью. Присматриваясь к нему, я все думала: неужели жестокий опыт ранних лет непременно оставляет такой неизгладимый след? Ответ я услышала в его стихотворении о неудавшейся попытке переворота 1953 года: он писал, что с тех пор небо сделалось в его глазах океаном крови, а солнце и луну он видел сквозь всполохи сверкающего кинжала.

Чем лучше я узнавала господина Ширзади, тем больше тревожилась за Сиамака. Часто мне припоминалось, как глаза его полыхали гневом и ненавистью в ту ночь, когда громили наш дом, и я спрашивала себя: неужели он вырастет таким же, как Ширзади? Неужели и его участью станут ненависть и одиночество, заслонят от него надежду, радость, всю красоту жизни? Неужели политические, общественные проблемы оставляют вечные шрамы на восприимчивых душах? На душе моего сына! Я сказала себе: нужно искать выход.

Лето подошло к концу. Почти год миновал с ареста Хамида. Согласно приговору нам предстояло прожить без него еще четырнадцать лет. Нужно было как-то приспосабливаться. Ожидание стало главной темой нашей жизни.

Вновь приближался срок записи в университет. Нужно было решать: либо сдаться окончательно и когда-нибудь унести мечту о высшем образовании с собой в могилу, либо записаться на занятия и научиться справляться с теми дополнительными трудностями, которые учеба принесет и мне, и детям. И ведь с каждым семестром будет все сложнее. Я понимала также, что времени у меня мало, нет возможности составить расписание так, чтобы занятия не попадали на рабочее время. И если даже руководство не будет возражать, имею ли, думала я, право злоупотреблять добротой и сочувствием этих людей?

Вместе с тем работа еще более убедила меня в ценности высшего образования. Каждый раз, когда вышестоящие меня третировали и сваливали на меня вину за собственные ошибки – лишь потому, что диплома-то у меня не было, – я сокрушалась о своей участи, и желание учиться вспыхивало вновь. К тому же еще долгие годы мне предстояло быть единственным кормильцем, так что следовало бы продвигаться, добиться со временем большего жалованья, ведь и потребности детей возрастут. И тут все зависело от университетского диплома.

Как я и ожидала, в моей семье все были уверены, что про университет мне пора забыть раз и навсегда. Но вот что странно: того же мнения придерживались, как выяснилось, и родные Хамида.

– Тебе сейчас нелегко, – посочувствовал мне отец Хамида. – Не думаешь ли ты, что сочетать работу с учебой будет уж и вовсе непосильно?

Мать Хамида, как всегда встревоженная, пугливая, прервала его:

– С утра до раннего вечера ты на работе, а потом собираешься еще и в университет? А как же мальчики? Подумай о бедных невинных детях! До ночи совсем одни?

Манижэ, которая дохаживала последние месяцы беременности – годами она проваливала вступительный экзамен в университет, пока не плюнула и не вышла вместо этого замуж, – с присущим ей высокомерием заявила родителям:

– Как вы не понимаете? Это все из ревности. Мансуре-то у нас в университете училась!

Я пыталась сдержаться, но терпение мое давно закончилось. Я уже не та запуганная и неуклюжая девчонка из провинции, которая принуждена выслушивать насмешки и видеть, как все ее потребности и желания отметают, будто нелепый вздор. Гнев накапливался – и хлынул, смывая сомнения и страх.

– Мне придется теперь быть моим детям и матерью, и отцом, – напомнила я. – Мне предстоит полностью их содержать. Нужно больше зарабатывать. Нынешнего жалованья на будущее не хватит, расходы с каждым днем растут. И не переживайте: ваши внуки не будут страдать от недостатка любви и внимания. Я все продумала.

На самом деле я ничего не продумала. В тот вечер я постаралась объяснить все мальчикам. Они внимательно выслушали все “за” и “против”. Когда я назвала главную проблему – я буду приходить домой позже, чем сейчас, – Сиамак притворился, будто не слушает, и начал играть с машинкой, которая страшно гремела, заглушая мои слова. Я поняла: он не готов еще больше часов проводить в одиночестве. Тогда я замолчала и оглянулась на Масуда. Широко распахнутыми глазами он пристально всмотрелся в выражение моего лица, затем подошел ко мне, погладил по голове и спросил:

– Мамочка, тебе очень хочется в университет?

– Послушай, мой дорогой, если я смогу доучиться, так будет лучше для всех нас. Будет немножко трудно, но ведь это ненадолго. Зато я стану больше зарабатывать, у нас появятся деньги…

– Нет, я не об этом. Ты сама очень хочешь учиться?

– В общем-то да, – призналась я. – Я столько работала, чтобы поступить.

– Так учись. Если хочешь в университет – иди в университет. Мы сами справимся с заданиями, а по вечерам мы будем сидеть на первом этаже с Биби, чтобы нам не было страшно. А там, глядишь, и папа вернется, и мы уже не будем одни.

Сиамак швырнул машинку через всю комнату и сказал:

– Вот дурак! Можно подумать, папа в таком месте, откуда он в любой момент выйдет и вернется домой. Не может он к нам прийти!

– Послушай, дорогой мой, – мягко остановила я его, – нужно верить и хранить надежду. Следовало бы радоваться хотя бы тому, что папа остался жив. Он жив и со временем вернется домой.

– Что ты несешь! – фыркнул Сиамак. – С малышом, что ли, разговариваешь? Дед сказал, что папа просидит пятнадцать лет!

– Много чего может произойти за пятнадцать лет. И, кстати говоря, им каждый год сокращают срок за хорошее поведение.

– Так будет десять вместо пятнадцати. И что? Мне уже исполнится двадцать, зачем мне тогда отец? Мне он сейчас нужен, сейчас!

Сомнения раздирали меня. Друзья в офисе говорили, что нельзя упускать возможность, нужно получить диплом. Господин Заргар всячески меня ободрял, обещал договориться, чтобы меня отпускали днем в университет при условии, что по вечерам я буду оставаться на работе, пока не закончу все дела.

Так совпало, что в эти же дни власти наконец отозвались на мои неоднократные прошения и разрешили свидание с Хамидом. Я и радовалась, и тревожилась. Позвонила отцу Хамида, и тот сразу же приехал ко мне домой.

– Я не скажу его матери, и ты не говори детям, – потребовал он. – Неизвестно, в каком виде ты застанешь Хамида. Если ничего страшного, в следующий раз мы возьмем их с собой.

От его слов тревога лишь возросла. Всю ночь мне мерещилось, как Хамида выводят – изломанного, в крови, – отдают его мне лишь затем, чтобы он умер у меня на руках. Измученные бессонной ночью, на следующее утро мы спозаранку пустились в путь.