что оно не простоит на этой земле и десятилетия. Нужна твердость, неописуемая внутренняя твердость, чтобы устоять на этой земле, не превратиться в пепел, не исчезнуть. Нина осмотрелась и остро почувствовала, что стала здесь чужой. Да, она видела, что в облике Еревана появились новые черты – девушки стали более раскрепощенными, полицейские более доброжелательными, деревья вновь выросли и стояли нетронутыми, – и да, Нина испытывала воодушевление оттого, что она здесь – знакомая речь, знакомые запахи, знакомые лица, – но глубоко внутри, там, где таились желания и воспоминания, в сáмой глубине души Нина чувствовала, что связь с этой землей утрачена – и это непоправимо. Не имело значения, чтó тому виной. Она просто очередной человек, который навсегда покинул родную землю в поисках благополучия и покоя – не первый и не последний. Она зашла в сетевую европейскую кофейню, заказала капучино, приняла лекарства, открыла на планшете путеводитель по Москве, – она специально скачала его накануне, – всмотрелась в знакомые и незнакомые названия улиц, допила кофе и заказала с мобильного приложения такси до аэропорта.

В Москве ее встретил тридцатидвухлетний мужчина, с кудрями, со щетиной, в круглых очках и в легкой вельветовой куртке. Амбо, Амбарцум, стоял с книгой в руке, теребил кольцо в мочке уха и широко, чуть печально улыбнулся, увидев Нину в толпе пассажиров. Он окликнул ее, сразу пошел навстречу и тепло обнял. С минуту они стояли обнявшись посреди суматошного потока людей. «Приехала, американка?» – сказал он на армянском и, подхватив чемодан, повел ее к выходу. По дороге он рассказал, что они должны были приехать на машине Гриши, но, увы, случилась неприятность: в ресторане, где они собирались отпраздновать свадьбу, произошел пожар, выгорело все, и вот со вчерашнего дня вся семья ищет новый ресторан для свадебного торжества. «Поэтому я, к сожалению, один и без машины», – прибавил Амбо. Он то и дело проверял в приложении, не подходит ли такси, а Нина разглядывала нескончаемый поток людей, стекавшихся к аэропорту. Наконец такси прибыло. Водитель помог Амбо загрузить чемодан в багажник, и Амбо с Ниной уселись на заднем сиденье. Амбо расспрашивал, как она долетела, как ей понравилась Армения, и Нина, не до конца еще пришедшая в себя, делилась с ним обрывками мыслей. Разговор то и дело прерывался. Оба чувствовали себя неловко, да и стояние в московских пробках утомляло; такси медленно двигалось в центр, где в районе Цветного бульвара Амбо снимал квартиру-студию. На время приезда Нина должна была остановиться там. Она задремала то ли под воздействием бокала мартини, выпитого в самолете, то ли от усталости. Амбо, заметив это, попросил таксиста сделать музыку потише и вернулся к книге любимого американского писателя. В ней говорилось о спасении разных видов птиц. Мир для пернатых не так уж велик. Стриж, вырастив потомство, оставляет его и целый год проводит в перелетах – из Европы в Африку, потом обратно в Европу. Молодые альбатросы проводят над океаном по десять лет, прежде чем возвратятся на сушу, чтобы вывести птенцов. Каждой птице, подчеркивал писатель, для жизненно необходимых задач отведено свое время. «Может быть, – подумал Амбо, бросив взгляд на спящую Нину, – и нам нужно было прождать двадцать лет, чтобы вновь встретиться?» Нине снился черно-белый сон. Она будто перенеслась в свой старый деревенский дом, сидела на краю своей детской кровати и смотрела на закрытый чемодан. Она видела себя во сне юной, и даже платье на ней было то, которое она носила в шестнадцать лет: черное школьное платье до коленок, с белым воротничком. За стеной играла современная музыка, и Нина догадалась во сне, что это музыка из такси. Потом в комнату постучали, вошел взрослый Амбарцум. Он тепло обнял Нину, назвал американкой, подхватил чемодан и сказал, что надо срочно ехать в Москву. «А я вам зачем?» – спросила Нина, и Амбарцум резко изменился в лице. Он отступил на пару шагов и молча, словно желая пристыдить ее, указал пальцем на кровать – на растекшееся по простыне пятно крови. А в следующий миг Нина увидела тело, свисающее с люстры. Она открыла глаза: Амбо осторожно касался ее плеча и говорил, что они приехали.

За окном стемнело, моросил летний дождь. «Вот так провалишься в сон и не поймешь, что уже не бодрствуешь, – подумала Нина, проверяя, не оставила ли она чего в машине, пока Амбо доставал из багажника чемодан. – И не различишь, где сон, а где явь». Она вошла вслед за племянником в подъезд старинного четырехэтажного дома. На последнем этаже Амбо достал ключи, предупредив, что дверной замок старый, непослушный и иногда нужно усилие, чтобы дверь открылась. Но сам он довольно легко открыл дверь, и они вошли в крохотную студию. «Вот мое чистилище», – сказал Амбо, передавая Нине ключи и опуская чемодан. Нина осмотрелась и присела на диван. «Такое чувство, – сказала она, – что я никуда не уезжала. Мое чистилище почти ничем не отличается от твоего». Амбо спросил, чего бы ей хотелось, и Нина ответила, что не отказалась бы от чашечки сурджа. Амбо приготовил кофе в джезве, и они заговорили о предстоящей свадьбе Гриши и о последних событиях на родине. Седа в телефонном разговоре вскользь заметила, что не доверяет новому премьеру, Амбо, наоборот, не сомневался в правильности всего, что происходило после революции. Телефонный звонок прервал беседу. «Да, мама, мы благополучно доехали», – сказал Амбо и передал телефон Нине. «С прилетом, Нина-джан, – сказала Седа. – Как ты? Сильно устала?» Нина ответила, что устала, да, но ночи ей хватит, чтобы набраться сил. «Отлично, – сказала Седа. – Завтра в обед встретимся в городе. Гриша забронировал столик в грузинском ресторане. Познакомишься со всеми». Нина сказала, что с радостью ожидает встречи. Они попрощались, пожелав друг другу доброй ночи, и она вернула Амбо телефон. Нину охватило чувство, словно ей предстоит вновь – когда, зачем? – от чего-то отказаться и куда-то войти. «С кем со всеми?» – подумала она, глотнув кофе. Амбо погладил ее по спине и поцеловал в макушку – точь-в-точь как делал это его отец, от чего у Нины увлажнились глаза, – и показал ей ванную, уборную, кухню, объяснил, что и как работает, сохранил на ее телефоне пароль от вай-фая, сменил сим-карту на московскую, рассказал, какие магазины и рестораны рядом, добавил, что в холодильнике есть свежие фрукты, а также яйца, пармезан и овсяное молоко. Прощаясь, обещал, что завтра ближе к часу дня позвонит и они договорятся о месте встречи. «Это недалеко от Политехнического музея, – сказал он, уже надевая кеды. – Надеюсь, будет мирно, и мы сможем погулять. Все лето здесь протесты». Они еще раз крепко обнялись, обменявшись поцелуями, и он ушел.

Нина смотрела в окно из-за занавески, как Амбо уходит. Вспомнила слова Седы, что у него не складывается личная жизнь, и сердце отозвалось учащенным биением. «Надо реже смотреть в окно», – подумала она и подошла к холодильнику. Она не решилась открыть стоявшую там бутылку французского сидра. Решила вместо этого выйти в магазин. Нина спустилась на улицу, прошла вдоль вереницы горящих белым светом фонарей. Стояла обыкновенная для летней Москвы вечерняя духота, нарушаемая редкими порывами ветра. В продуктовом у перекрестка она взяла две бутылки белого вина, кое-как объяснившись с кассиршей по-русски – она не пользовалась русским со времен работы на коньячном заводе, – и снова вышла на улицу. Издали доносился шум стройки. Промчалась на мопеде молодая пара; девушка вцепилась в парня, крепко прижавшись к нему. Прошел мужчина в офисном костюме. Нина вернулась к дому и только сейчас заметила, что в здании напротив расположено архитектурное бюро. Дверной замок не слушался ее, ей пришлось навалиться на дверь плечом. Дома Нина сразу открыла бутылку и, оправдывая себя тем, что иначе не сможет уснуть, осушила бокал. Беспокойство действительно отступило. Она разобрала чемодан, приготовила постель и выпила еще. Над обеденным столом она заметила импрессионистский пейзаж в желто-оранжевых тонах: развалины церкви Святых Петра и Павла в Ереване. Нина огляделась внимательнее. Над рабочим столом в черной раме висела сделанная с дрона фотография со скопищем людей на площади Республики в апреле 2018 года: празднование окончания революции. Рядом знакомый фотопортрет: прадед Амбо сидит вместе с Мартиросом Сарьяном за столом в доме на Абовяна. И еще одна фотография: кудрявый мужчина в очках, улыбающийся, но с глазами такими печальными, какие, как сам он говорил, могут быть только у армян и латиноамериканцев. Нина хорошо помнила, как он сказал это, потому что сама сделала эту фотографию на балконе их дома летом девяносто четвертого, в самую счастливую пору их юности, когда казалось, что война и разруха позади, а впереди только долгая счастливая жизнь. Она снова оглядела комнату: чемодан, приготовленную постель, фотографии и картину, диван с телевизором – и, налив себе еще вина, поискала пульт. Он лежал