у Лени астрал? И будет сидеть бирюзовая дама на берегу, и познакомится с каким-нибудь чудаком вроде меня… А такой ведь и прибьет, не поморщась. Лене нужно тоже быть благодарным за его-то терпение.

А с Маришкой у нас было общее дело, тот самый проект. Деньги кончились довольно быстро, проели, в конце концов, но строгой отчетности по грантам тогда и в заводе не было. Что написали, то и хорошо, в конце концов, по их германским меркам потрачены были копейки, а результаты в любом случае были небесполезными. И я надеялся, что мы напишем эту книгу вместе, а потом защитим с ней по диссеру, и устроимся работать куда-нибудь в Геттинген или Штутгарт, в университет или научный центр, и вытащим своих супругов, и все у нас будет как в сказке – за тридевять земель, за тридесять морей.

На самом деле более ценным было другое. Мы называли это словом «выгуливать». Мы вместе уходили, например, с заседания кафедры, и я кипел, по-детски возмущался: ну как же так можно, ну неужели они не видят, что всё разваливают своими руками, кого они набирают в аспирантуру, кого выбирают в ученый совет! И мы гуляли час или полтора по Воробьевым, шли в Нескучный, она выслушивала меня и соглашалась, и мы вместе высмеивали самоуверенную тупость заведующего, крысиную возню наших милых кафедральных дам. Иной раз можно было бы сойти с ума, если бы не эта пара глаз, которая видела вещи точно так же, как и я.

Вот идут по другой стороне улицы и квохчут две дамы того самого возраста, предпенсионного… куда делась та девчоночья жизнерадостность, то веселье, что катило на роликах? Они ведь тоже были девчонками, эти дамы. Почему им теперь надо постоянно кого-то грызть, даже не за должность, а так, ради удовольствия? На нашей кафедре грызли Маришу, может быть, во многом из-за меня. Бабский коллектив не простит женщине, если на нее так смотрит мужчина. И уже мне надо было выгуливать Маришу и объяснять ей, какие это все глупости, впрочем, она и сама все знала, я мог бы и помолчать. Она же была прирожденным психотерапевтом.

Именно так. Я бы просто не смог без нее. Да что там – я и в самом деле не мог без нее, как без наркотика, и это совсем не походило на подростковую влюбленность. Мне надо было знать, что она будет рядом всегда, когда будет нужно. Может, я пережал немного с этим? Ей, наверное, просто надоело приходить на помощь… В общем, этого я от нее и ждал на самом деле, не проекта, нет.

А с проектом, конечно, ничего не вышло. И даже нельзя сказать, что виновата была Марина. Я тоже, в конце концов, переоценил себя, и задачи оказались куда более масштабными, чем думалось сначала. Рабочая гипотеза затрещала под грузом исключений и необъяснимых фактов, и надо было вводить новые и новые параметры. Это было даже красиво и интересно, теория вырисовывалась еще более глубокая и живая, но все это требовало материала – систематизированного и классифицированного. Без него все наши выкладки становились просто голословными утверждениями, как в недавней монографии того зубра. В Геттинген с таким не берут.

Наверное, она просто сломалась под этим грузом черной работы. Возможно, ей не хотелось быть второй – но, с другой стороны, она же сама не претендовала ни на что иное… В конце концов, есть лидеры и есть ведомые, это естественно, тут нет ничего обидного. Вот как этот работяга в замызганной ветровке, идущий навстречу, счастливый, с бутылочкой недорогого пивка, не станет никогда ни бизнесменом, ни даже начальником цеха, и это его собственный выбор.

В общем, она просто пропала. Не пришла на кафедру в оговоренное время, но ответила по телефону, что придет завтра, снова не пришла, а потом и по телефону ее застать уже было невозможно. Леня трубку не брал никогда, принципиально, а Марина то ли уехала куда-то, то ли просто не хотела никого видеть и слышать. Через две недели я уже и сам перестал ей звонить. Она потом перезвонила как-то раз и другой, поздравила с днем рождения, говорила вроде бы тепло, но ни словом не обмолвилась о прежнем. Словно ничего и не было. Так и обошлось – вроде не ссорились, а просто разбежались.

Спасибо, что Лиза тогда меня по-настоящему поддержала. Она выслушивала мои гневные отповеди, которые выдал бы я нерадивой сотруднице, подойди к телефону, – а выдавал в пустоту, платяному шкафу или Лизе. А как-то просто сорвался на Лизу без особых причин, потому что было мне хреново, а она поняла и простила, без скандала. Тут уже она меня, по сути, выгуливала, хотя совершенно этого не умела.

Негустой поток людей обтекал, как струя летнего дождя, не оставляя следов в памяти и ничего не меняя в этом мире. Как знать, может быть вот здесь, вот сейчас рядом проходят родные друг другу люди, которым недостает только одного – познакомиться? Как мы с Маринкой. Или на самом деле мы были чужими – и остались ими? Просто сцепились в какой-то момент зубья шестеренки, а человек не на станке выточен, у него все зубчики разные, и число их шестизначное.

Вот иногда совпадают два зубчика, как у нас с Маришей. Провернулись колесики – и все, вращаются себе дальше, зацепляют других и по другим поводам. И к той комбинации, одной из миллиона, уже не вернуться никогда.

Даже если я увижу ее сейчас, что я ей скажу? Не высказывать же старые обиды, да и хорошего у нас было больше, как ни крути. Сказать, что когда-то я не мог без нее жить, а теперь могу, и вроде бы неплохо получается? Что я написал-таки свой диссер, и она может прийти на защиту, выпивать с зубром – ах да, зубр-то как раз не придет… Не придет и она. К чему? Работает, наверное, в каком-нибудь офисе, бумажки перекладывает за свою «полторашку», объем продаж отслеживает.

Нет. Ничего не будет. «Как Леня, как дочка?» Да понятно как – в целом неплохо. Ну, и Лиза с Вадькой тоже. Вот в Евпаторию собираемся, Вадьке путевку достали от универа, ему же надо, и такое еще бывает, хотя редко. Ну, заходите как-нибудь. Чужие люди. Совсем чужие. И лучше даже не знать, что и как сейчас, потому что если беда – уже не помогу, а если мне будет нужна ее помощь – уже не доверюсь. А светских бесед