Своим стулом она не только попала по затылку Эдвардса, но и задела мой висок, когда при первом ударе стул выскользнул у нее из руки. Но благодаря ей Эдвардс промахнулся, и выстрел пришелся куда-то по деревьям позади меня.

– Спасибо, – сказал я. Еще никогда это слово не казалось таким неполноценным, ущербным, как сейчас.

Фрида плакала, разрезая веревки на мне, и я заметил, что тоже плачу.

Всхлипывая, умирая от усталости и одновременно испытывая эйфорию оттого, что остался в живых, я подошел к Эдвардсу и нащупал пульс – слабый, но он был жив, в отличие от Виго; значит, опасность для нас еще не миновала, поэтому мы быстро связали ему руки и ноги остатками наших веревок. Больше всего мне хотелось прикончить ублюдка, но живое доказательство все же лучше осуществленной мести.

Все еще всхлипывая и шатаясь, я направился к Йоле. Фрида разрезала ей веревку на спине, а я подхватил на руки. Йола была холодная, ужасно холодная, но я ощущал ее дыхание у себя на мочке уха, чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь – о большем я и не мечтал.

Но ее пульс едва прощупывался, и мне больше нельзя терять время.

– Постарайся найти сотовый! – попросил я Фриду. – Тот, что принадлежит Фишу, можно активировать отпечатком его пальца. Может, глушитель сейчас уже отключен!

Она помотала головой.

– Почему нет? – крикнул я ей, а потом и сам услышал.

Вертолет.

Я посмотрел наверх, увидел лучи прожекторов, которые обследовали воду и приближались к нам.

Услышал голос из громкоговорителя: «Внимание, внимание, это полиция».

Смеясь, обнял Фриду. Подождал, пока кроны деревьев не нагнулись под потоком воздуха от винта вертолета. Потом попросил Фриду взять Йолу на руки. Поговорить с ней, хотя та была без сознания, а шум вертолета перекрывал все другие звуки.

Она пообещала, что все сделает, и я побежал.

Лишь немногие берлинцы знают о естественных опасностях у себя на родине, но все больше людей, особенно в окрестностях города, приходится вытаскивать из болот. И я бы не поверил в эти сказки, что в районе берлинских островов встречаются болота, если бы отец не объяснил нам во время нашего «похода», откуда происходит название Берлин: «от старославянского берло = болото!»

Когда я поднимался вверх на холм, мои ноги стали короче. По крайней мере, мне так казалось, и я сразу почувствовал себя намного легче. Боль исчезла. Тело наполнилось невероятной энергией. И одновременно паническим страхом. Мне как будто снова тринадцать, и я перенесся обратно в детство, в тот день, когда взбегал по этому же самому холму на этом же самом острове – двадцать пять лет назад. В панике, что отец гонится за мной. И будет бить. Потому что я этого не сделал. Потому что ослушался его и не бросил спичку, которую он вложил в мои пальцы. Не бросил ее в брата, который…

… лежит прямо передо мной?

Не замечая ничего вокруг, я как в трансе снова спустился с холма и теперь стоял по щиколотку в вязкой жиже. И передо мной лежал…

– Ко-о-о-о-осмо!!!

Я выкрикнул его имя. Из грязи торчали только рот и нос. Все остальное уже погрузилось в ил.

Возможно, я снова рисковал жизнью. Я этого не знал. Не думал об этом. Я неуклюже продвинулся вперед, сам погрузившись в жижу. Схватил Космо за волосы, подсунул ему под голову свой локоть, притянул к себе.

И уставился в бледное лицо мертвеца.

Он был такой тяжелый – наверняка весил в три раза больше меня, – но у меня все равно получалось. Это оказалось удивительно надежное место, рядом со склоном. Я опустил руку в ледяную топь (холод впился в мои пальцы), вспомнил слова отца – «Большинство людей не тонут в болоте. Они замерзают!» – и нащупал кусок ткани. Рубашка Космо.

Она порвалась по всей длине, но я успел оттащить брата к себе в надежное место. В сумеречном свете луны он казался привидением.

Я вглядывался в его заляпанное илом и грязью лицо в бессмысленной надежде разглядеть там искру жизни.

Ничего. Никакого движения. Даже неосознанного подергивания.

Я вскрикнул.

Не потому, что меня так шокировал его безжизненный вид.

А потому, что в тусклом свете луны я обнаружил на его обнаженной груди то, что было намного хуже смерти.

А именно – правду.

Я уставился на торс Космо, на шрамы, которые его покрывали, и вдруг все о себе понял, все осознал – так глубоко и пронзительно, что в какой-то момент мне захотелось лечь к моему брату в болото.

Но меня остановили четыре руки.

Фриды и полицейского, который вылез из вертолета, чтобы спасти нас.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО

Ее рука.

Я твердо решил больше никогда ее не выпускать, даже во сне, но потом, приблизительно около шести утра, это все-таки произошло. Моя голова опустилась вперед, мышцы расслабились, и она выскользнула из моих пальцев. Связь с Йолой.

Когда я открыл глаза, мне было так холодно, что казалось, мои конечности превратились в ледышки и рассыплются на осколки, стоит мне только пошевелиться.

Я посмотрел направо, на кровать рядом со своим стулом, и один этот вид согрел меня сильнее тысяч солнц.

Йола. Она дышала. Была жива. И уже проснулась.

– Привет, папа! – сказала она. Скорее выдохнула, чем произнесла, но это были самые прекрасные слова, которые я когда-либо слышал.

Я поднялся и протер глаза. Ото сна и слез.

– Привет, малышка.

Я коснулся ее волос, убрал прядь со лба и поцеловал родинку на щеке.

Мой взгляд упал на приподнятую ногу – из нее торчал какой-то стержень, с виду очень болезненный, кажется, он был вкручен в икру.

– Как у тебя дела?

– А как у нее могут быть дела? Супер! Лучше не бывает.

Тоффи, о котором я совсем забыл, поднялся, зевая, со своего места в углу комнаты и подошел к умывальнику, висевшему на стене у двери.

– Она с удовольствием сломала бы себе и вторую ногу, верно, Йола? – Он брызнул себе в лицо водой и снова закрыл кран. – И если вас это интересует: я тоже чувствую себя совершенно обновленным. Ничто не сравнится с ночью, проведенной на раскладном стуле в больнице.

Йола слабо улыбнулась, и все тысячи солнц засветили еще ярче.

– Я выгляжу так же плохо, как и ты? – спросила она меня.

Я потрогал свой опухший нос и помотал головой.

– Хуже! – улыбнулся ей. – Намного хуже!

Из глаз у меня потекли слезы, и не только от радости. По ощущениям, голова напоминала распухшую тыкву, в которой работал отбойный молоток. Но еще никогда я так не радовался боли, как сейчас.