Салони сказала: «Даршан сам себя убил. Он первый начал. Если кто-то посягает на твое тело, ты имеешь право защищаться». Даршан напал на нее. Он нападал на других женщин. И напал бы еще на многих.

Но в снах вина вырывалась на волю, узник в отсутствие надзирателя буйствовал и сеял хаос. Видения мучили ее, зато она не сомневалась, что долго это не продлится. Гита пережила много ужасов и знала, что это тоже переживет. Придет утро, вместе с ним очистительные мантры принесут облегчение, но пока она чувствовала себя крошечной и беззащитной, стоя в кухонном закутке. Ее била дрожь, живот крутило, сердце бешено колотилось. Лунный свет казался чужим. Легкие предательски отказывались принимать воздух. Она ухватилась обеими руками за край полки и опустилась на колени. «Кабадди, кабадди, кабадди», – бормотала Гита, пока где-то в груди не развязался тугой узел. Бандит проснулся и тревожно закружил рядом с ней, но Гита боялась отпустить край полки, чтобы приласкать его, – просто дышала глубоко и смотрела на пса. «Кабадди, кабадди, кабадди». Ее отчаяние передалось Бандиту – он словно искал и не находил способ ей помочь, чувствуя себя таким же беспомощным и беспокойным, как она.

В следующий раз Гита проснулась ранним утром, потому что Бандит ее всполошил – ему нужно было на улицу, и он скулил, пока она не встала, с трудом продрав глаза, и не отперла дверь, чтобы выпустить его пописать. Из двух храмов доносились громкие бхаджаны, будившие деревенских жителей. Воздух был свежий – дневная влажная жара еще не успела его раскалить – и приятно холодил разгоряченную кожу Гиты. Она снова легла, погрузившись не в сон, а в тягучую дрему, больше похожую на попытку к бегству от реальности, чем на отдых. А потом ее разбудил стук в дверь – явилась Фарах, свеженькая и бодрая, в отличие от вялой и помятой Гиты.

Стоя на крыльце, Фарах окинула взглядом растрепанные волосы и домашний халат хозяйки дома.

– Ты что, еще спишь, Гитабен? Уже десять часов, – сообщила она с превосходством ранней пташки над засоней. – Слышала про Даршана? Вся деревня жужжит, как улей.

– Что случилось? – спросила Гита, еле ворочая языком. Во рту пересохло, утренний свет резал глаза, и она жестом пригласила Фарах войти, чтобы можно было закрыть дверь.

– Даршан умер! Жена его убила!

– Нет, не… – машинально возразила Гита, но тут же спохватилась. – Не может быть.

– Полиция приезжала. Всех забрали в Кохру.

– Безумие какое-то…

– Согласна. Сейчас тут такая суета начнется, почище, чем в Дели… Аррэ, что с твоей шеей?! – Фарах указала на синяки, которые за ночь успели еще потемнеть.

– Чего? А, ерунда, не обращай внимания.

– Оке-ей. – Фарах сунула тыкву в руки Гиты. – Короче, такое дело… Я не могу дать тебе отсрочку, к сожалению. Деньги мне понадобятся раньше, чем я думала.

Гита похолодела и отошла к столу налить себе воды. Когда на тебя нападает мужчина – это одно, но позволить женщине взять себя за горло… Силенок у нее сейчас было маловато, но пора уже дать отпор шантажистке, решила она. Передразнивая слащавый тон Фарах, Гита сказала:

– Короче, такое дело… Я не могу дать тебе денег, к сожалению. Сама справляйся.

– Гита-а! – так же слащаво изумилась Фарах. – Не заставляй меня идти к копам!

– Иди. Я им скажу, что ты сама убила Самира.

– Это была твоя идея. Если бы я взялась его убивать, это выглядело бы как обычный сердечный приступ. У меня на заднем дворе завались понг-понга, только полная кретинка на моем месте скормила бы ему антимоскитную спираль. Ну серьезно, Гита, если бы я реально хотела убить заодно и тебя, ты бы тоже уже сдохла. Потому что я не стала бы заморачиваться с самосами, начиненными той самой спиралью. Но как я уже говорила, дохлая ты мне без надобности.

У Гиты сердце заколотилось как бешеное, в ушах зазвенело от злости.

– Так вот, значит, какой у тебя был план с самого начала? Уговорить меня помочь тебе, а потом шантажировать?

– Ну, не с самого начала, но потом ты меня выбесила, и пришлось… Ладно, не важно. – Фарах махнула рукой. – Я знала, что ты клюнешь. Тебе ведь нравится чувствовать себя нужной и полезной.

– Ты не бонобо, – медленно проговорила Гита.

Фарах озадаченно моргнула:

– Я не знаю, что это такое.

– Бонобо – это человекообразные обезьяны, у которых самки объединяются в группы, чтобы противостоять агрессивным самцам. Они ведут себя как союзницы. Ты так не умеешь.

– То есть я должна обидеться из-за того, что ты не считаешь меня макакой?

– Шимпанзе.

– Да без разницы.

– Я бы на твоем месте не была так уверена в себе, Фарах. Ты сожгла тело Самира. Это как-то подозрительно, тебе не кажется?

– Нет. Полиция считает, что это домы всё перепутали.

– В любом случае, не осталось улик, связывающих меня с Самиром.

Фарах округлила глаза, всем своим видом изображая святую невинность:

– Кроме того разговора между вами, который я случайно услышала.

– Какого разговора?

– Ах, ты не помнишь? Ну, Самир вроде как сказал, что отберет у тебя деньги, а ты сказала, что убьешь его.

– Тогда почему же ты сразу не побежала в полицию, если подозревала меня в убийстве Самира? – подыграла ей Гита.

– Понятно почему. Ты, Гитабен, угрожала мне и моим детям. Что я могла сделать?

– Ты всё это серьезно?

Фарах заулыбалась, блеснув зубами:

– Убийственно серьезно!

«Как бы сейчас поступила Салони?» – подумала Гита и вспомнила: «Некоторые люди не понимают слов, только удары».

Поэтому она любезно поинтересовалась:

– Должно быть, ужасно одиноко так жить, а, Фарах?

– Как «так»?

– Когда ты не такая, как все. – Гита приосанилась и продолжила с достоинством: – Я не только о том, что ты мусульманка, ведь это и так очевидно.

На лице Фарах впервые отразилось некоторое смятение:

– Правда?

Гиту охватило нервное возбуждение. Теперь она поняла Салони, которая в детстве стремилась быть не просто царем горы и королевой помойки, но главной задирой, той, кто всех держит в страхе. Неужели все люди, вырастая, сохраняют дворовые привычки?

– Ну конечно. Знаешь ведь, как бывает – люди привечают тех, кто похож на них самих, доверяют только тем, кто выглядит, как они, говорит, как они, ведет себя, как они. Ведь так… удобнее. Стереотипы неистребимы. А ты… Другие женщины тебя, конечно, терпят, но недолюбливают, верно?

– Ну да. То есть не все, а… некоторые. Мне так кажется. – Фарах с усилием выталкивала эти слова – по одному, неуверенно, рывками, как двигатель толкает машину, когда кончается горючее.

– Ага, некоторые, – покачала головой Гита и заулыбалась. – Да все подряд! Поэтому за помощью ты сразу побежала ко мне, верно? Ты знала, что тебя здесь не любят, и думала, что ко мне относятся так же, потому и выбрала меня. И в общем-то ты была права. Но… Было одно «но». Тебе не нужна была союзница или подруга,